– Он мне ответит! Он ответит за то, что в моем аквариуме померзли все коллекционные экземпляры. Лучшие экземпляры! Одна вуалехвостка мадагаскара – пара пятнадцать рублей. А бискайские мраморные дельфинчики! Каждый дельфинчик стоимостью в четвертной. Это двести пятьдесят по старому! Он! Он! Он!..
Я оторвал по куску стекловаты и заложил ими раковины ушей. Голос сразу сделался мягче.
– Оставьте человека в покое. Вы что, не видите, у него перебинтована голова? А вы к нему со своими вуалехвостками лезете.
Невидимка выдернул вату, и голос снова стал злым.
– А вы кто такая будете, чтобы в чужой квартире защищать какого-то проходимца? Вы что, в ней прописаны? Да мне плевать на твоего хахаля Очеретича. Из-за твоего Очеретича наша квартира не заняла первое место в соревновании за здоровый быт. Из-за него на двери табличку не повесили, поняла?
Я стал узнавать голоса. Наталья. Значит, я снова в комнате у Валентина Павловича. Сухим языком проведя по верхней губе, я почувствовал больничную горечь. Голос мой прозвучал тише воды, но и такому я обрадовался, как другу.
– Ухо горит, – сказал я с длинными передышками. А когда отдохнул, спросил: – Валя, ты уже улетаешь?
Ответил мне голос Крамера, с сухой немецкой пружиной выбрасывающий, как монеты, слова:
– Поешь-ка, парень, пельменей. Ешь, пока не остыли.
Я почувствовал скользкую теплоту и острый уксусный запах. От запаха меня замутило. Я стал захлебываться слюной, она была живая и жирная, похожа на суп с червями. Я понял, что причастился смерти, и единственное, о чем пожалел, – что никогда Ее не увижу, мою беглянку, девочку-сироту, единственную, недоступную, близкую…
Незнакомый голос сказал:
– Ты же его, мудила с Тагила, своими тухлыми пельменями совсем в гроб загонишь. У парня моча, как сперма. Парень чуть не подох. А ты – ебемать – пельмени!
Кто этот добрый человек? Я ресницами разодрал липкую пелену возле глаз. Человек был прозрачен, как ангел, и с большими блестящими крыльями. Он говорил «моча», а я слышал «амброзия». Он говорил «мудила», а мне слышалось «брат». Я понял, что он мне снится. Он снился и говорил, я тихо лежал и слушал.
– Я кого-нибудь в жизни убил? Пашу, как падла. Не ворую. Похабные песни не пою. Подпольную литературу не читаю. А у него даже волосы прихвачены аптечной резинкой. Еще бы гандон на голову надел. Ишь, отожрался, американец. И бабы к нему ходят – богатый! А моя Томка, сука, как придет домой со своего «Красного веретена», так она не то чтобы дать, она меня у двери на раскладушке ложит. Пью вот, бля. Пью, бля, и плачу.
