Он целует сточенный карандаш, он дает свои губы ей, грифель тянется к ее телу и, не дойдя, плавится от стыда, прячется в мелких завитках листьев. Дерево обвивает змея. Он раскрашивает змею в зеленый, чтобы спрятать ее в листве, чтобы она не видела белых точек стыда, вспыхивающих в его зрачках…
Слева должны быть старые лыжи.
Он не хочет туда смотреть, он знает, что там увидит. Он делает шаг в коридор и, уже закрывая дверь, замечает, как рука мальчика гладит в полутьме крысу.
Червь и бог, руки его дрожали, он мял скомканный воротник, пылающий угль языка жег иссохшие губы, грудь ломило, в сердце били барабаны войны.
– Убить! Убью! Только смерть! Проснися, рыцарь, путь далек… Сволочь! Ужо тебе, Синяя Борода!.. Ты родился из чьей-то лжи, как Калибан…
– Зискинд, это я – Капитан. Зискинд, ты что? Не узнаешь? Это я.
– С отвагой на челе и с пламенем в крови… Да, пламя! Я тем же пламенем, как Чингисхан, горю… Пламя, пламя! И бледной смерти пламя лизнуло мне лицо и скрылось без следа…
Капитан тряс Зискинда за плечо. Тот стоял на коленях, упершись головой в стену, ничего не видя, не слыша, не слушая, чувствуя только, как сгорают на языке слова и пальцы наполняются болью, царапая мертвую стену.
– Воды тебе принести? У тебя температура, голова горячая, да встань же ты, идем, тебе надо лечь, дурень.
– От страха сгорела рубаха… как моль над огнем, на теле моем… Нет! – Кулак Зискинда с силой вонзился в стену, под желтой кожей кипело черное море вен. – Пусть загремят войны перуны! Пусть бога-мстителя могучая рука… – Он вскинул голову. – Меч! Где мой меч? Где мои пистолеты? Выстрел за мною… готов ли ты? – Пальцы его шарили по стене. – Есть еще время… откажись… и я тебе прощу все… Стреляйте… Я себя презираю, а вас ненавижу… Нам на земле вдвоем нет места… Я выстрелил… – Голова его замерла, он будто прислушивался к чему-то, к какому-то дальнему эху, выстрелу или голосу, слышному ему одному, ладони оставили стену, руки были уже на груди, ища спрятанное под кожей сердце.
Лицо его стало ясным, улыбка – грустная, но улыбка – затеплилась на углах рта. «Слава Богу, – подумал Капитан, – сейчас это кончится. Все от нервов, слишком у него много нервов. Душа такая.»
Зискинд поднялся на ноги. Качнувшись, ухватился за стену. Медленно, неуверенно, будто после больницы, пошел вдоль стены.
– Тебя, последняя надежда, утешенье, последний сердца друг… – Он дошел до двери и обернулся. – И если ты боишься, то отъезжай в сторону и помолись, а я тем временем вступлю с ним в жестокий и неравный бой.
