– …Вы что больше уважаете? Херес? Кларет? Между нами – рекомендую херес. Вы такого хереса нигде не попробуете. Аллахом клянусь. Осталась еще пара боченков. Идемте. И погреба наши заодно посмотрите. Вас как по батюшке? Федорович? Значит, Иваном Федоровичем будете?
– …Радость у нас сегодня большая, Иван Федорович. Праздник сегодня у нас. Владика, сынка моего женю. Приглашаю вас как дорогого гостя.
– …Ой, тихо! Никак зовут. Ну нигде без меня не могут. Ничего, Иван Федорович, я скоро. А вы тут пока отдохните, с дороги-то устали, небось. На кораблики вот пока посмотрите. Морскому человеку на корабль смотреть первое удовольствие. Глаз лечит.
Кишкан, шаркая, вышел вон. Дверь он за собой не закрыл. Толстая дубовая створка походила на толстых петлях и успокоилась. Капитан потер больное плечо. Ссадина на виске уже не болела, временами поламывало в затылке, но не смертельно, можно было терпеть.
Он вспомнил, как ослепленный тьмой, шарил впотьмах руками. Потом пытался согреться – тело остыло после ночной воды, от камня тянуло холодом, сырой воздух ледяными колючками облепил кожу. Но главное – темнота вокруг. Она мешала дышать, задерживала взмахи руки, и почему-то, упрямо, будто пружина, выталкивала вперед, к стене. Говоря честно, ему было все равно, куда. Хотелось тепла и света. Кажется, он закрыл глаза, чтобы вспомнить голое небо тропиков, но вместо белой бесконечной холстины увидел другое небо – под узким прямоугольником потолка, с люстрой на три плафона с вечно перегоревшей лампочкой, с чайником, ругающимся на кухне с соседом, и с вырванным из календаря листком, на котором наискось, перечеркивая какую-то праздничную муру, шла надпись ЕЕ рукой. «Я не могу больше. Не ищи. Прости.»
Он простил, он ей всегда прощал, у нее были такие глаза, что одного их света хватало, чтобы все ей простить.
Когда подушечки пальцев приросли к холодной стене, он попробовал по выбоинам и стыкам, как по буквам в грамоте для слепых, прочитать на камне слова, которые бы подсказали дорогу. Стена молчала. Он медленно, считая шаги и обдирая о камень кожу, двигался вдоль стены. Уже потеряв смысл – просто перебирая ногами и слизывая с пальцев соль.
Влад улыбнулся, ему нравилась эта упрямая косточка в человеке. Ему нравилось, как она хрустит и ломается, а человек все верит, все силится и никак не хочет понять, что он всего лишь вылепленный из глины комок с проросшими корешками нервов, слепок с идеи Бога, который и сам был вылеплен когда-то из глины, а до него – другой, и так в бесконечную тьму.
