– Мы спали до вечера, – пояснил Торвард. – Мертвая рать нас так утомила, что одной ночи было мало. А завтра утром пойдем назад.
– Назад? – изумленно воскликнул Халльмунд. Он знал упрямство своего конунга, который так легко не отступал даже перед ратью мертвецов. – Но как же…
Тут он встретил прямой, тяжелый, многозначительный взгляд Торварда и запнулся. Густая черная щетина на его щеках, почти скрывшая знаменитый шрам, недвусмысленно указывала, что прошло больше одной ночи. И Торвард конунг, видимо, узнал за это время что-то такое, чем не собирается делиться.
* * *
Курган Скельвира хёвдинга, покрытый свежей утоптанной землей, издалека бросался в глаза на поле среди других, поросших бледной, тронутой первыми заморозками травой. На вершине его лежала глыба серого гранита, и Энунд Резчик, сутулый человек в шерстяном колпаке, уже успел обтесать ее в виде лодки, которую потом поднимут и установят носом вверх. Но еще не был готов узор – тело дракона, свернувшегося кольцом, с цепочкой красивых рун на спине. Сперва там идет пояснение: «Торбьерг велела поставить этот камень по Скельвиру, своему мужу», а потом стихи, сложенные Ингиторой:
Скельвир был
отважный воин,
с войском фьяллей
вождь сражался.
Острый мыс
был местом битвы,
в смертный миг
герой не дрогнул.
«Энунд вырезал руны», – добавит резчик от себя в самом конце, чтобы память о его труде сохранялась столько же, сколько простоит сам камень. Энунд трудился не покладая рук, и с утра до вечера в свежем осеннем воздухе разносились удары железа о камень.
Ингитора каждый день ходила к кургану, но уже не плакала, а просто стояла, наблюдая за работой Энунда, или бродила вокруг. Временами давящее чувство пустоты и потери сменялось приступом бессмысленной, слепой легкости, чуть ли не радости: казалось, будто отец ее жив по-прежнему, Ингитора чувствовала его рядом с собой, ощущала на своем лице его взгляд, как будто эта смерть вместо того, чтобы сковать и разлучить с дочерью, избавила Скельвира от телесной несвободы и позволила быть рядом с ней всегда.
Следующие дней десять после поминального пира выдались для нее нелегкими и поддержка была ей нужна. Бард хёльд из Недвейга все-таки приезжал сватать ее за своего сына Колля и говорил с фру Торбьерг; но мстить конунгу фьяллей он не собирался, а честь рода не позволяла вдове Скельвира взять назад безрассудное требование, выдвинутое на пиру его безрассудной дочерью, и сватовство расстроилось даже без вмешательства самой Ингиторы. Об Оттаре фру Торбьерг заговорила с ней еще только один раз; натолкнувшись на упрямое неприятие дочери, она замолчала, но с тех пор в каждом ее взгляде Ингитора видела непримиримый упрек. Оттар обращался с ней по-прежнему почтительно, но избегал смотреть в глаза, и каждый раз, как он приближался, сам воздух заполнялся ощущением обиды и оскорбленного достоинства. У него теперь был такой вид, будто он собрал вещи и вот-вот уедет. Ингиторе очень хотелось, чтобы он уехал, но он все медлил, и она подозревала, что фру Торбьерг уговаривает его остаться.
