Мысль об Эрхине и ее проклятии лежала в голове тяжелым черным камнем. Пять лет оно долбило, грызло, подтачивало его силы, делало посмешищем везде, от острова Эриу до фьорда Кривой Речки, и вот наконец привело его в эту яму. Ее, Эрхину, он не смог ни простить, ни убить и тем самым нарушил равновесие, которое позволяло по-настоящему владеть своей силой. Все случилось так, как только и могло случиться, но теперь тоска и чувство безвыходности стояли вокруг него каменной стеной и даже не давали бросить взгляд в будущее. Он был прикован к этой убогой лежанке с тюфяком из сухих водорослей, как Локи к своей скале, и никакая Сигин не держала над ним чашу, чтобы уберечь от капель яда.
Не желая больше ни с кем встречаться, Торвард даже не поехал в этом году в гости к своей тетке, кюне Ульврун, которая тоже в это время собирала дань со своих земель и в одно с ним время прибывала к границе Фьялленланда и Рауденланда. Не доезжая до границ, Торвард повернул домой. Если бы он пересилил себя и все-таки поехал к тетке, то кое-какие новости он узнал бы на несколько месяцев раньше. Но он вернулся домой, и то, что за время его отсутствия никакой враг не разорил Аскефьорд и вообще ничего особенно худого не случилось, у него вызвало почти удивление. Но отнюдь не радость: не случилось значит, еще все впереди!
О своих зимних неудачах Торвард никому не рассказывал, но народу в дружине много, кто-нибудь да проболтается любимой женщине или просто спьяну. Слухи пошли, и даже собственная мать, кюна Хердис, не удержалась от того, чтобы полюбопытствовать, как это случилось, что его поборол какой-то лысый бонд. Правда, смеяться она не стала и сразу сама сказала, что это плоды проклятья.
– Ты не зря в последние годы ругаешься по-эриннски! – сказала она, и Торвард посмотрел на нее с удивлением: он и не знал, что его мать прислушивается к тому, на каком языке он ругается. – Ничего не бывает просто так! Дух твой знает, что тебя прокляли на этом языке!
– Но снять-то это проклятие можно? – Торвард больше был не в силах делать вид, что не обращает внимания. – Хоть на каком-нибудь языке, хоть по-бергбурски, бид сионн кру…
И он прикусил язык, обнаружив, что опять говорит, и тихо завыл сквозь зубы. Разом заболела давно вправленная и пришедшая в полный порядок стопа, заныли все старые раны, вплоть до шрама на правой щеке, которому сравнялось уже тринадцать лет.
– Тебя прокляла женщина, а значит, и снять проклятие сможет только женщина. И это не я.
