В воскресение и вообще в бога Иванов не верил, то есть не верил в обычное его толкование. Бог для него был скорее синонимом гармонии, разумности окружающего, а Панченко эту гармонию и логику мироустройства нарушал, и это не могло не раздражать Иванова.
«Надо двигаться, уже четвертое солнце садится, а отмахать придется еще километра четыре. Аврам там уже, наверное, ждет меня».
Он решительно встал, подтянул лямки рюкзака и зашагал в сторону Голосеева, где, должно быть, уже ждал его Аврам Рудаки, и куда позже (всегда он опаздывает) должен был прийти и Штельвельд, и где была у них назначена встреча с капитаном Немой.
«Фантазер Аврам, неисправимый фантазер, – Иванов уже подходил к Выставке, – как ребенок, всегда у него новые игры и игрушки, но, должно быть, он прав – делать-то что-то надо, иначе все потеряет смысл».
Он вошел на территорию Выставки передового опыта – непрочного памятника исчезнувшей Империи. Имперские символы – рабочий с отбойным молотком, крестьянка с серпом и снопом, еще одна крестьянка с овцой у ноги (как Диана с ланью), инженер с логарифмической линейкой ему по плечо (или это рейка топографическая?) – постепенно разрушались: вместо отломавшихся рук торчала ржавая арматура, в павильонах были выбиты стекла, а в оконных проемах мелькали какие-то личности, то ли Аборигены, то ли подданные Королевства нищих, которое, как говорили, организовалось здесь уже давно, был у них свой король, по слухам, страшный уродец-горбун, и отличались нищие (тоже по слухам) удивительной организованностью и дерзостью – нападали по ночам, даже на патрули ООН и моторизованные отряды Печерского майората.
«Скорее надо пройти через их территорию, пока последнее солнце не село, – Иванов пошел быстрее, – а там, в лесу, проще, там уже никто не помешает. Кроме собак», – тут же поправил он себя.
И как раз в этот момент у одного из павильонов он заметил на замусоренном газоне вполне профессиональную дубину, поднял ее – она оказалась тяжелой, отполированной руками до блеска. Он оглянулся вокруг, личностей в окнах вроде не было, и пошел дальше, опираясь на дубину, свернул на дорожку, на которой кое-где еще сохранился асфальт, и вскоре подошел к забору, отделявшему территории: Выставки от леса. В бетонном заборе зиял большой пролом, и попасть в лес не составляло труда, но там, за забором, было уже темно – лучи низкого четвертого солнца туда не попадали.
Иванов громко кашлянул, предупреждая тех, кто мог ждать его за забором и усмехнулся:
