Я! — обожгла меня мысль. А как же я!
С трепетом поднес руки к глазам. Я не был исключением. С ужасом увидел, что они покрыты светлыми пятнами и тут же ощутил (раньше было не до того), что тело мое распирает изнутри непонятная ноющая боль, буквально все кости ломит, а сам я — грузный, немощный, дряблый.
— Да что же это? — шепнул я, холодея. — Опять мор? Вирус какой-нибудь…
Дежурный услышал.
— Наказание за наши грехи, — проговорил он. — Наказание… за грехи…
Он завыл. Он харкал воем, как кровью, — гнусно, бесстыдно, — бывший человек словно выдавливал из себя грязь, накопленную за жизнь, и только когда я добрел до лестницы, звуки эти угасли. Было ясно: под шахматными столами никого больше нет. Наказание за грехи, тупо стучало в висках, синхронно с шагами. Неужели правда? Я уже точно знал, куда нужно идти, и мне безумно не хотелось это делать, но я не мог иначе.
В 215-м горел свет. Ударил в глаза, вызвав краткий шок. Я вошел, беспомощно щурясь. Колдун по-прежнему сидел в кресле за журнальным столиком, черты его лица неуловимо расплывались, фигура казалась пугающе зыбкой.
— Сволочь! — крикнул я ему. — Накликал заразу своей болтовней!
Он медленно поднял голову. Точнее — то беспорядочное наслоение темных пятен, что было на месте головы. Разум подавляло ощущение нереальности.
— Это чистка, — спокойно ответил он.
— Какая чистка? — не понял я. — Нельзя по-человечески сказать?
И вдруг до меня дошло: «Если счистить с порченой булки отвратительный белый налет…» А детей за что! — хотел возмутиться я, но Лекарь опередил:
— Цивилизацию надо спасать любой ценой, — объявил он и отвернулся.
Разговор был окончен. Я понял, что делать мне здесь больше нечего, что месте мое на полу вместе со всеми, — и я вышел, шатаясь, в коридор, и побрел. Куда? Безразлично. Меня била тугая дрожь.
Цивилизацию надо спасать любой ценой, сказал он. Ценой меня. Ценой дежурного с его давно погибшей дочерью. Ценой всех нас. Теперь мы плесень в буквальном смысле, и теперь мы знаем, что мы такое… Поздно, слишком поздно. Мы не имеем права жить, общество должно освободиться от нас, стряхнуть этот тяжкий груз. Любой ценой… Ноги меня не держали, еле двигались, не желали подчиняться и очень болели. Вообще, все тело болело и отказывалось подчиняться, оно уже не было моим, оно принадлежало чему-то загадочному, жуткому, становилось плесенью, потому что не имело права быть ничем иным, только куском гнили, смердящим куском болотной гнили, который годен лишь для удобрения почвы под будущие посевы.
