, от него идти по шоссе и свернуть в запретную зону – так дольше, зато интереснее.
В лесу теплая тишина обволакивала запахом нагретых трав, набегали волны лиственного моря, пробивалась грибная сырость, заросшие лесовозные дороги (в войну вывозили лес для города) обрывались и никуда не вели. Давным-давно уложенная гать едва угадывалась в болотистой низине, по ней расплескался блеск солнечных лучей. Они собирали дикую землянику, малину, шиповник, бывало, набирали по целой корзине грибов. Она пробиралась зарослями к ручью, что скрывался под низко склонившимися ветками, прятался в травах. Любовалась и слушала журчащую воду, ловила быстрые струи, пила до того, что захватывало дыхание, до ломоты в зубах. Возвращалась к костру… Брали с собой картошку или сардельки, или окорочок – жарили на почерневшей обугленной решеточке. А то она делала «шашлык» на веточке. Нанизывала кусочки сала, колбасу, хлеб, кружочки лука… Случалось, подгорит. Но ничего вкуснее она в жизни не ела!
Иногда дед приляжет тут же, подле костерка. «Ты посиди, я покемарю маленько». Подложит кожаную куртку, другой полой накроется. И для него это самые лучшие и спокойные минуты. Очень уставал, работал до самого последнего времени. На его деньги они жили с бабушкой; и квартира в городе, и дача на нем, а маме с папой помогал сколько…
Так она могла сидеть бесконечно, подкармливая костер хворостом. С дымом смешивались тревоги и переживания, уносились куда-то, таяли. Очень любила смотреть на огонь, мысли разбегались, перескакивали юркими ящерками… Почему так редко кто-нибудь из художников рисует одно лишь это пламя по-настоящему? Огненный танец так изменчив, можно запечатлеть сразу сто сюжетов. Изобразить бы чистое пламя, найти самые точные, запредельные цвета!
Сама она нарисовала, наверное, сто… (двести?)… пятьсот картин про огонь! Если их выложить одна к одной, получится… не футбольное поле, конечно, – а спортивный зал в школе, вполне вероятно. Правда, только на половине ее «произведений» изображено нечто похожее на «огонь» (и вообще что-то изображено; а первая половина – просто мазня, «рисунки обезьяны»). Да, пока знаменитой художницей она не стала. Ее «картины» свалены в беспорядке на даче, на чердаке. Когда-то дедушка оборудовал там для нее настоящую «мастерскую» или «мансарду художника».
Она чуть не онемела из-за болезни (не стала той самой рыбой, испуганной и блеклой, в мутном аквариуме больницы). А дедушка нашел свой способ помочь ей. Среди его друзей было много художников и кто-то, может, подсказал (или он сам прочитал), что рисование, живопись – помогают детской психике. Но как чаще бывает? Купят ребенку альбомчик, коробку сухих акварельных красок. Это просто смех и слезы. Нельзя в чем-то ограничивать творческий порыв! Пусть это будет большое пространство, огромные плоскости. Загрунтованный холст, обтянутый бумагой планшет, лист оргалита, сто метров рулонного ватмана. Чтобы можно было топтаться по картине ногами, склоняться над ней, как склоняется человек, когда обрабатывает землю, сажает семена. Лечь всем телом, да хоть на голове ходить! Крась, пожалуйста, сколько душа пожелает!
