Значит, Толстой и Горький не писатели ее брата. Это, скорее, ее кумиры.
Но я уже смотрю другую полку, где лежат фотографии. Целая пачка фотографий. Я лениво перебираю ее, скорее для проформы, чем по необходимости. Какая мне разница, у кого на коленях он сидел в детстве или с какой девушкой любил фотографироваться. Здесь в основном семейные фотографии. А вот в другом альбоме лежат более поздние фотографии. Я показываю Михалычу, и тот кивает, чтобы я все проверил. Из другой комнаты доносится неясный шум. На Бессонова еще можно положиться, он действует аккуратно, а вот Ион в квартире, что слон в посудной лавке. Лучше бы мы взяли Зуева.
— У вашего брата были близкие друзья? — спрашивает Михалыч. — Он не говорил вам, куда он сегодня пойдет?
— Нет, не говорил.
— А вы не спрашивали?
— Конечно, нет. Это было его личное дело. Мы уже не в том возрасте, когда нужно контролировать друг друга.
— Но он часто уходил по ночам? — настаивает Михалыч.
— Нет. Почти никогда. Но иногда уходил. У него была женщина, у которой он оставался ночевать.
— И он не предупреждал вас?
— Иногда предупреждал, — горько отвечает она.
Я продолжаю листать альбом.
Почему у всех его друзей такой нагло-самоуверенный вид. И у всех одинаковые костюмы. Словно все они вышли из инкубатора. Впрочем, раньше так и было. Все мы, советские, были как инкубаторские. Вот на одной карточке погибший в поездке за рубежом. Все тридцать человек стоят в темных костюмах, и все строго смотрят в объектив.
— А сегодня ночью он вас предупреждал? — не унимается подполковник.
— Он сказал, что задержится. Обещал вернуться поздно. У него есть, были свои ключи, и поэтому я легла спать, даже не думала… даже не думала… что все так случится.
Журналистка, слава Богу, ничего не записывает, но я думаю, что в ее сумочке есть и магнитофон, который она уже включила. Она слишком подозрительно держит сумочку на коленях и бережно перекладывает ее, когда хочет поменять позу. Впрочем, сестра хозяина дома ничего не замечает. А я продолжаю листать альбом. Кажется, я успел ознакомиться со всеми друзьями и сослуживцами Скрибенко. На одной карточке он даже сфотографировался с одним из тех деятелей, портреты которых украшали стены домов в праздничные дни. Правда, хозяин дома не один. Там более ста пятидесяти человек, и среди них, на заднем плане, — хозяин дома.
— Вы не догадывались, куда он мог поехать? — спрашивает подполковник, и в этот момент я, перевернув страницу альбома, вдруг ошеломленно поднимаю голову. По моему виду Михалыч понимает, что произошло нечто невероятное, и осторожно делает три шага в мою сторону. Сейчас главное сделать так, чтобы ничего не поняла эта журналистка. Я переворачиваю страницу и быстро перебираю фотографии. Так и есть. Эта самая фотография. И, видимо, снятая совсем недавно.
