— Ничего, Камилла, ты не будешь мешать нам. Просто мы несколько засиделись с господином де Кастельмором.
Девушка тряхнула головкой, отчего черные ее локоны пришли в легкий беспорядок, и это сделало ее еще более очаровательной.
— Так, значит, вы еще даже не ложились! — воскликнула она. — Нельзя так относиться к своему здоровью — вы не спите дни и ночи напролет! А вы, сударь, право же, поступаете нехорошо — ему нельзя столько работать.
— Разрешите вам представить мадемуазель Камиллу де Бриссар, дочь моего старого боевого друга, к великому несчастью, умершего, когда Камилле едва исполнилось шесть лет. Я ее крестный отец и опекун, что дает ей основания осуществлять самый строгий надзор за моей деятельностью, — заметил комендант, снова возвращаясь к своему холодному и несколько неприязненному тону.
Видимо, хорошо знавшая характер своего опекуна, девушка непринужденно и очень грациозно приветствовала д'Артаньяна и, сейчас же распрощавшись с мужчинами, вышла из кабинета.
Тем не менее эта мимолетная сцена возымела некоторое действие на настроение коменданта Ла-Рошели. Он, казалось, впервые за все время разговора или, скорее, допроса, если взыскательный читатель найдет более подходящим именно это слово, вспомнил, что у него есть в этой жизни другие дела помимо военных вопросов и хлопот, связанных с обороной города.
В этот момент у дверей послышались шаги, громкие голоса требовали пропустить их к коменданту, что, впрочем, было сразу же исполнено. Очевидно, человек, за которым посылал комендант, был приведен.
Двери распахнулись, и в кабинет, тяжело ступая ногами, обутыми в высокие ботфорты, вошел очень рослый человек в шлеме и кирасе, защищавшей его туловище спереди. Такие доспехи в ту эпоху носили английские кирасиры. Вошедший человек был светловолос, на его веснушчатом лице с тяжелой челюстью сияли ясные голубые глаза, которые смотрели на свет Божий с той смесью упорства, переходящего в упрямство, и почти детской простоты и бесхитростности, которая встречается подчас именно у жителей Британских островов. Изо всего этого следовало, что вновь прибывший и есть ожидаемый комендантом англичанин Джейкобсон.
— Извините меня, Гарри, что я так рано поднял вас, — сказал комендант, устало кивая вошедшему. — Но вы необходимы мне по важному делу, если только одна человеческая жизнь так уж важна на этой войне.
«Однако он опять принялся за свое, — подумал д'Артаньян. — Неужели этот упрямец так непреклонен в своем решении уморить голодом всех оставшихся в живых ларошельцев, а меня вздернуть во что бы то ни стало? Ведь он, кажется, понимает, что нет дыма без огня, а следовательно, герцога действительно уже нет в живых. Но нет, почтенный комендант хочет удостовериться, кто же принес ему неутешительную весть — друг или враг, и, если подтвердится последнее, он из принципа повесит меня, после чего все равно сдаст город, так как другого ему не остается».
