— Обычно так делают, если дочь себя опозорит, а у нас ведь в доме ни одной девчонки нет! — мрачно проговорил Халиулла-абзый и звучно сплюнул от возмущения. — Кто-то из вчерашних проповедников в отместку сделал, не иначе!..
Дядя Давид, вконец растерянный, дёргал за уздечку, стараясь приподнять мокрую от слёз морду лошади. Но та мотала головой, упрямилась, словно ей стыдно было взглянуть на людей.
— Дрянные, оказывается, в вашем посёлке люди, Халиулла, будь тебе не в обиду сказано, — проговорил придушенным голосом дядя Давид.
— Да-а… — вздохнул Халиулла-абзый и поскрёб в затылке; он не находил слов, которые можно было бы сказать в оправдание своих сельчан.
— Спасибо за хлеб-соль, но больше ни минуты не могу здесь оставаться! — гневно сказал дядя Давид. — Расскажу дома, как славно погостил у своего друга… Вот и приезжай сюда, к твоим соплеменникам, с добрыми намерениями! Наверно, всё же не зря говорят: «Где живёт татарва, там не ищи добра».
Иван дёрнул отца за рукав.
— Папа, не надо так говорить! — сказал он.
— Цыц, сопляк! — шикнул на него дядя Давид. — Зелен ещё меня учить! Нос лучше утри…
— Сам говорил, что со мной можно разговаривать, как со взрослым, а сам… — обиженно пробубнил Иван и отошёл в сторонку. Стал молча тереть кулаком наполнившиеся слезами глаза.
Ваню я считал моим гостем. Его горесть больно отдавалась в моём сердце. Я медленно подошёл к нему и, как это было вчера, притронулся к его плечу:
— Не плачь, Ваня, — сказал я. — Хочешь, я подарю тебе свою рогатку?
— Не надо. У меня своя есть, — ответил Иван всхлипнул и зашмыгал носом.
У наших раскрытых настежь ворот уже собрались любопытные. Каждому не терпелось узнать, из-за чего ссора, чтобы потом целую неделю толковать об этом.
— Ну, тогда… тогда возьми мой кубыз. Вот он, бери. Я попрошу маму прислать мне другой…
Кубыз я любил больше всех своих игрушек. Когда я учился ходить, мать в шутку играла мне на нём плясовые. Укладывая меня спать, она часто не пела колыбельные, а наигрывала на кубызе. Если я, капризничая, начинал плакать, она утешала меня нежными и грустными мелодиями этого причудливого инструмента.
Этот самый кубыз извлёк я нынче из кармана и сунул его в руку Ивану. Иван смотрит на него сквозь слёзы, глазам не верит. Очень ему нравилась эта моя игрушка. В первый день, когда он приехал к нам с отцом, мы ушли в сарай, и я там целый час играл ему на кубызе. Иван заслушался, рот разинул. «Где такие игрушки продаются? — спрашивает. — Дорого ли стоит?» Мы увлеклись, не заметили, как время прошло. Не слышали, что меня Шамгольжаннан-жинге кличет! Она, оказывается, уже все улицы обегала, нас разыскивая. А я учил Ивана играть на кубызе… У него уже неплохо получалось. Поэтому я решил ему подарить свой кубыз.
