— Вы нашли то, что искали, регулятор? — саркастически спросил Букке.
Глаза Павека были в слезах. Он не мог говорить; он едва мог дышать.
— Можем ли мы продолжать наш бизнес? — спросила друид. Она уже успела заменить восковые печати, и скорее всего опять вплела в них заклинание.
Самое лучшее, что Павек мог сделать, это кивнуть и жестом показать, что можно открыть ворота, потом он пошатываясь подошел к цистерне и сунул всю голову в стоячую воду.
Замороженный язык во рту Павека оттаял задолго до того, как из его памяти выветрились жуткий вкус зарнеки и издевательский смех Букке и всех остальных, собравшихся у ворот.
Впрочем, ему было не привыкать к таким вспышкам. Его погоня за заклинаниями — которые он не мог даже надеяться когда-нибудь использовать — часто делала его смешным. Студенты в архивах смеялись во весь голос, когда он неправильно произносил имена со свитков, которые он хотел изучить. Его товарищи-темплары по гражданскому бюро, тоже низкогого ранга, иногда смеялись до слез, потому что он был самым смешным созданием среди них: огромный, страшный на вид, бедный как крыса темплар с болезненым, романтическим любопытством.
И с сочуствием, с жалостью к людям — значительно большим сочуствием, чем считалось мудрым в среде темпларов.
Павек расстроился из-за вдовы и ее детей, которые теперь должны были оказаться в обсидиановых ямах. Ему было стыдно, что в его сеть по поимке торговцев зарнекой попались несчастные фермеры. Не было никаких причин, говорил себе Павек, для этой глупой боли в груди: семья везла контрабанду для Союза Масок. Ничего более худшего, чем обычное раздражение темпларов, не случилось бы с ними, если бы они на нарушили один из самых важных законов Урика.
Они сами поломали свою судьбу, из-за своей собственной проклятой ошибки, он ни в чем не виноват.
Но все равно Павек расстроился, ему было больно и тяжело, и лица семьи присоединились к бесконечному числу других лиц, которые он пытался выбросить из своей памяти, но не мог. Женщина-друид с раскаленными глазами и разорванным на плече платьем также уже была там. Вместе с сиротой, который едва не убил его своим ударом в пах несколько дней назад.
Мигая и вздыхая, согнувшись под своим бременем, Павек тяжело шел по улицам от западных ворот до таможни. Его рост и озверелое выражение лица, вместе с желтой одеждой темплара, расчищали ему путь, а внутри его мозга тоненький голосок звенел не переставая: Забудь о них о всех. Думай только о себе. Забудь о них о всех.
