И она запела, смеясь, но уже и плача: "Как бы мне, осине, к апельсину перебраться?! Я б тогда не стала гнуться и качаться!"
- Катя, ну не кривляйся… не надо! - просил он.
- Вот примерно такая я артистка! Так себе, да? - она перевела дух, потом округлила глаза и сунула пальчик в рот, с тем самым выражением, с каким просила угостить ее в баре. - Жень, а по правде, ну совсем кроме шуток: нельзя так сделать, чтобы, кроме твоей бабули, никому не показываться?
- Не понял… Здесь или там? Там даже Константин Сергеевич не решал бы один, там комиссия…
- Ну ладно, пусть. Но бабуленькин голос - он главный? Заступится она или нет?! Только не финти!
- Да за что заступаться? Она же сама этого не знает, пока ты тянешь с показом!… Я ж предупреждал, Катя: это не моя компетенция…
Катя грустно шмыгнула носом:
- Понятно… Юный мичуринец притомился: возни с этой осиной многовато… Кофе хочешь аэрофлотское?
Он покачал головой. Кончилась одна сторона пластинки; он хотел спросить, надо ли перевернуть, но обнаружил, что Кати нет в помещении.
Она брела к морю.
* * *
Было темно, в Доме имени Неждановой наверняка уже был отбой.
Катя сидела в луче своего прожектора на борту той самой лодки, из которой выдворяла когда-то Женю суровым распоряжением в мегафон… Теперь он приблизился и был не менее суров, чем она тогда:
- Я все понял, Катя. По крайней мере понял свою роль при тебе. Я - средство доставки.
- Чего-чего? Ой, ты, главное, не придумывай лишнего, и так все трудно… Вот хочешь правду, если на то пошло? Всю-всю? И даже про того матроса? Да, он был мой жених… наврала я…
- Не надо, - перебил он непреклонно. - Главное, чтоб ты сама различала, что - правда, что - нет…
- Жень, я знаю одно: ты мне пристегнул крылышки! Не обидно тебе, если они обратно отвалятся?
- Да какие, к черту, крылышки! Созналась же ты, проговорилась, что театр, актерство - совсем не твоя страсть…
- Ну и что? Ну если и так? А в Москву я хочу!
- Ха! Вот это я и понял, Катя. Что ты стремишься туда, как все три сестры у Чехова! А я - средство доставки! Ишак такой… который везет тебя в столицу, на карнавал, на фиесту… К странной жизни, где право на образование как-то сливается у тебя с правом на отдых, а права на труд нет совсем! Это призрачная жизнь, Катя, опереточная, я не знаю такой… и я не повезу тебя туда, извини.
Она плакала:
- Что ж ты за человек?! Его целуют, ему - про любовь, а он - про Конституцию: право на труд… право на отдых… Женечка, миленький, я почему в Москву-то хочу? Может, потому, дурачок, что в ней - ты! Ты ведь мне теперь кто? Ты мой Константин Сергеевич… мой Владимир Иванович… мой Ален Делон, мой Олег Меньшиков… да что там! Ты - мой президент, если на то пошло… - и вдруг она припала губами к его руке.
