— Я давно сплю? — спросила княгиня с некоторым трудом. Горло пересохло.
— Дык второй день ужо, — с готовностью ответила девочка и полезла из кресла. — Как мамка помёрла — с той поры и спишь. Дохтур велел, шоб не будили, а то выкинешь. Нас с Фроськой папка тута посадил, наказал за тобой смареть. Вон Фроська дрыхнеть. А я — не, я смарю. Нада папке сказать, шо ты проснулася.
— Подожди, — попросила княгиня. — Подожди, пожалуйста… Попозже скажешь… Я еще не совсем проснулась, наверное… Не понимаю ничего. Ты сказала, что мама умерла? Как же это вдруг? Почему?
— Дык папка стрельнул — она и помёрла, — сказала девочка и шмыгнула носом. — Жалко мамку. Она добрая была. Жрать давала сколь хошь. И зазря не лупила. Обешшалася в школу пустить… Ну… эт-та… Шо ж… Таперича ты нас учить бушь. Дохтур ховорить: эта хто жа такая? Прям как быдто анхел небеснай. А папка ховорить: учительша наша, девок моих учить будеть… Тетенька! Ты шо? Ты обратно спишь?.. Ты не спи, ты походь, я зараз папку покличу…
Хорошо бы правда уснуть, а проснуться только тогда, когда весь этот ужас кончится, думала княгиня, лежа с закрытыми глазами и слушая шум вокруг себя. Хорошо бы проснуться — и не услышать ни одного слова этой странной, карикатурной речи, которую она не очень хорошо понимает, и не увидеть ни одного странного, карикатурного лица, и не ощутить ни одного тошнотворного, грязного, мертвого запаха… Проснуться — и с облегчением понять, что это был просто ночной кошмар, в жизни ничего подобного быть не может, и ее Саша будет расти не в ночном кошмаре, а в нормальной жизни.
Дверь хлопнула. Потянуло вонью комиссара Феди. Кожа тужурки скрипнула о кожу кресла. Федя посопел, поцыкал зубом, весело сказал:
— Вона… Ишь, пужливая какая. Мамзелька халантерейная… Ты меня не боись. Я тя не шлепну. Девок моих бушь учить. Ах-ха. Шоб и читать, и музыку, и по-немецкому… Усё, шо полахается… у вас, у барыньков. Как следоваить учить бушь. Я саботажу не спушшу. Ежели вредительство замечу — так и усё, именем революции… А сына родишь — женюся. Вот те крест… то ись честное большависское. Как я таперя вдовый. Поняла?
— Поняла, — сухо ответила княгиня и открыла глаза.
Проснуться не удавалось. Кошмар не заканчивался. Сумасшедший комиссар сидел в кожаном кресле, смотрел мутными глазами, непонятно улыбался.
— Поняла, — повторил он и подергал носом. — Ну, шо ж… Лады. Меня тож обучать бушь. И шоб без хлупостев. Шоб не рыпалася ишшо куды. На усю жисть запомни: эт-та ты мою бабу порешила. Так шо сиди тихха. Тебя ужо ишшуть. Поняла?
