Сосед кучера беспокойно завозился на козлах и повернул к барину морщинистое лицо, опушенное седою бородкой:
— Кожинского лакея я давеча видел!
— Ну?
— Сказывал он мне, будто про вас за обедом большой разговор вышел. Натальи Ивановны сынок, товарищ прокурора, сейчас про вас начал, как только вы уехать изволили. Только хозяин его вскорости оборвал.
— Что же он говорил?
— Хозяин-с?
— Нет, прокурор.
— Этого Фома мне в точности не мог обсказать. Тарелки он в те поры выносил. А только… разговор был серьёзный. Хозяин покраснел даже. Стучит будто по тарелке ножом и кричит: «За Вячеслава Константиныча я больше поручусь, чем за брата родного!»
— Гм? — вопросительно выронил Карновский.
— Так точно! Так прокурор себе заместо мадеры чуть уксусу не налил… сконфузился.
— Прохвост!..
— Человек вредный-с! Только напрасно изволите беспокоиться, ваше превосходительство. Из таких ли переделок изволили выбираться! Бог вас за вашу доброту никогда не оставит.
Карновский промолчал и, взволнованно покусывая губы, уставился по-прежнему вперёд, туда, где пыльная серая лента дороги крутым поворотом пряталась за высоким мшистым утёсом.
Сообщение рассыльного подействовало на Карновского сильно. Беспокойные острые огоньки вспыхнули в глубине его больших красивых глаз. Тик мелкой дрожью бегал по щеке и виску. Правда, ему удавалось не раз выходить с честью из положений покруче настоящего. Но теперь, как нарочно, обстоятельства сцепились в такую тяжёлую цепь, что разорвать её, пожалуй, не под силу даже ему, энергия, ловкость и талант которого в каких-нибудь шесть лет создали из бесцветного кандидата естественных наук — капиталиста, домовладельца, директора банка; имя его участвует в солидных предприятиях не только здесь, в Сибири, но и по ту сторону «хребта».
Важно не то, что в кассе банка не хватает каких-то там сорока тысяч, и не то, что «шельма» — фон Шельм лезет со своей закладной, а то, что о нём стали говорить, и говорить так, что его приятелю, городскому голове Кожину, пришлось схватиться с самим прокурором.
В этой стороне, в «русской Калифорнии», где большая половина капиталистов и промышленников, пользующихся всеобщим почётом и незыблемым кредитом, состоит из ссыльных, в лучшем случае административных, и их потомков, — его, Карновского, имя, не носившее до сих пор и тени пятна и служившее лишь синонимом бешеной и счастливой смелости в делах, выдвигало носителя его на высоту, обеспечивающую от сплетен и слухов.
