В доме-коммуне на улице Рубинштейна, 7, существовали все условия для категорической борьбы со старым бытом. Ни в одной из его квартир не было кухонь – все жильцы сдавали свои продовольственные карточки в общую столовую, располагавшуюся здесь же, на первом этаже здания. Отсутствовали и индивидуальные вешалки – все жильцы снимали пальто там же, на первом этаже, рядом была обустроена и общая комната отдыха. Все это, равно как и в высшей степени убогая архитектура дома, молодым его жильцам казалось донельзя соответствующим духу времени первых пятилеток.
В квартире Берггольц и ее мужа Николая Молчанова, как и в большинстве других квартир, чай пили только из граненых стаканов – ни сервизов, ни тем более скатертей в домах не держали. Если на окнах и были занавески, то уж, конечно, без всяких там буржуазных цветочков, листочков и горошков. Благо дизайнеры-конструктивисты бесперебойно поставляли расписные «тематические» ткани: «Комсомол за работой», «Участие красноармейцев в уборке хлопка», «Коллективизация», «Военно-морской флот».
…Однако постепенно жизнь менялась. К середине 1930-х городские власти явно стали отходить от аскетических принципов времен раннего социализма. И это становилось ощутимым и для рядовых ленинградцев. Оказавшись как-то в самом начале Невского, Ольга с удивлением обнаружила, что в доме № 12 открылся новый магазин женской одежды из трикотажа, в витринах которого были выставлены весьма дорогие и кокетливые вещицы. Ленинградцы мгновенно дали магазину шутливое название «Смерть мужьям».
Свое прозвище – «Слеза социализма» – появилось и у дома № 7 по улице Рубинштейна. И, естественно, не случайно. Звукопроницаемость в доме была настолько идеальной, что все происходящее, например, на 2-м или 3-м этаже, было превосходно слышно на 5-м. В доме существовал и мало кому нужный, учитывая ленинградский климат, солярий, зато напрочь отсутствовал чердак, который был просто необходим жильцам для того, чтобы сушить белье или пеленки появлявшихся младенцев. После того как в 1935-м были наконец отменены карточки на продукты, бывшая гордость дома – «общественная» столовая – оказалась никому не нужной. Постепенно стали раздражать и маленькие квартирки, гораздо больше похожие на собачьи конурки, чем на человеческое жилье…
По всему было видно, что столь характерный для конца 20-х – начала 30-х годов конструктивизм так и не смог стать «родным» для архитектурного облика города. А посему согласно Генплану развития города 1935 года Ленинград начал застраиваться фундаментальными ансамблями, в решении которых явно чувствовалось влияние архитектурных идей классицизма. Фрунзенский универмаг, здание «Союз пушнины», грандиозный Дом Советов в конце Московского проспекта – эти знаки эпохи довоенного сталинизма на теле города, как ни странно, не портят его вид и поныне. Надо сказать, что в те годы в сфере строительства вообще произошло нечто парадоксальное: петербургская культура восприняла фундаментально-пафосные строения эпохи сталинизма как свою органическую часть И этот новый Ленинград показался Ольге прекрасным.
