Что касается «женского вопроса», то никакие отношения с туземными дамами не приветствовались, более того, запрещались. Красотой, по нашим понятиям, они не блистали, а поплатиться головой за связь с местной женщиной было делом обычным. И не только головой. Нам рассказывали страшные истории о том, что немногочисленных провинившихся наших коварные моджахеды отлавливали и кастрировали со всем восточным цинизмом. Так что единственным «светлым пятном» стал родной медицинский персонал, который частенько подрабатывал «интимными услугами». И не так, как в фильме «Девятая рота», где все проходило на бесплатной основе, а за нормальные суммы в чеках «Внешпосылторга» или, на худой конец, в местных «афгани». Более или менее симпатичная и предприимчивая медсестра могла приехать через год с суммой, достаточной для покупки квартиры или машины, а то и того и другого вместе взятого. Да и особенно симпатичной там можно было и не быть: спрос и так настолько превышал предложение, что проблемы заработать не возникало. Вспоминается старинный тюремный анекдот о том, как в камеру к опытному «сидельцу» попал новичок. Ну и интересуется, как тут с женщинами. А тот и говорит:
«Да никак, даже контролеры и повара все мужчины». И объясняет, что возможен только онанизм. Новичок говорит: «Нет, я так не могу», – и терпит три месяца. Затем спрашивает: «Но ты ведь не просто фантазируешь, а как-то стимулируешь процесс?» Сосед отвечает: «А у меня фотография есть, вот смотрю на нее, и семь лет уже…» – «Показывай!» Новичок смотрит затертую фотку и говорит: «Так это же Ломоносов!» Сосед отвечает: «Не знаю… А мне нравится…» Но не будем о грустном. Гастроли в Афгане продолжались не так уж долго, а в СССР нас ждали жены, любовницы, поклонницы и просто многочисленные русские женщины – самые красивые и лучшие в мире.
В девяностые годы мои поездки по войскам продолжились, но уже в составе «Машины времени», куда мы с Женькой Маргулисом вернулись после того, как в наркотический «запой» ушел тогдашний клавишник группы Саша Зайцев. Самой запоминающейся оказалась поездка по ГСВГ осенью 1990 года, когда мы стали живыми свидетелями объединения двух Германий. Более богатые западные немцы готовились к этому событию загодя. Каждый гражданин ГДР уже за год до этого мог беспрепятственно перейти границу в любом месте пропуска, причем единственным документом мог быть его восточный паспорт. Если же ехала машина, то документы вообще проверяли только у водителя. «Восточным» выдавали единовременное пособие в 200 немецких марок, так называемые «гастмарки», чтобы они могли более подробно ознакомиться с содержимым западных магазинов. А затем вообще поменяли имевшиеся у «восточных» сбережения из расчета «один к одному», правда, с ограничением суммы. Выше нескольких тысяч счет шел на «два к одному», а на «черном рынке» курс был «один к шести». С лета даже нашим военным начали платить часть зарплаты в бундесмарках, и служба в ГСВГ стала самой престижной среди военных. Мы были свидетелями того, как офицеры наших частей резко разделились на две группы: тех, кто уезжает скоро, и тех, кто остается еще на три года. Первые ужасно завидовали последним, поскольку на годовое жалование лейтенанта в те времена можно было купить какой-нибудь подержанный «опель», а то и древний «мерседес». «Трабанты» и «вартбурги» сразу стали «изгоями» и, в конце концов, были запрещены как экологически не соответствующие новому германскому порядку. Их сдавали на свалку за гигантскую компенсацию, на которую также можно было приобрести вполне «рабочую» машину, скажем, трехлетний «фольксваген» или «ауди». Единственной проблемой с «трабантами» были их стеклопластиковые кузова, которые не горели, не разъедались химикатами и оказывались практически бессмертными. Но союз химиков и микробиологов привел к тому, что вывели специальный вид бактерий, который охотно жрал эту пластмассу. Говорят, процесс этот идет до сих пор. А тогда на Александр-Платц в Берлине установили своего рода скульптуру: несчастный «трабант» давила колесами «БМВ-730», у нас носившая ласковое прозвище «Акула». При этом обе машины были настоящими.
