Я тащил ЕГО с все более гаснущей надеждой, но без малейшего сомнения в том, что должен ЕГО держаться. Как и ОН – меня. В этом бараке мне часто приходилось ночевать. Там, где я раньше жил, меня разыскивали. За сутенерство и все такое прочее. Втолкнул ЕГО, валясь с ног от усталости. ОН упал на топчан. Я рухнул рядом. Моя рубашка насквозь пропиталась потом. Однако дело следовало довести до конца. Снова прошло какое–то время, прежде чем я собрался с силами, чтобы подняться на ноги. Сил–то как раз у меня и не было. Я дал ЕМУ напиться. ОН сделал несколько глотков. Я вкатил ЕМУ затрещину. ОН и бровью не повел. Тогда я продел ЕМУ под руками цепь, ОН так и повис на ней. Я подтянул ЕГО немного выше, к скрещению балок. Закрепил цепь сзади, теперь ЕМУ некуда было деться. Положение – лучше не придумаешь. ОН открыл глаза. Я сказал ЕМУ, что встретился сегодня с матерью. ОН кивнул – дескать, знаю. «Она – шлюха»,– говорю я ЕМУ. И добавляю, что ЕМУ–то прекрасно известно, почему она такая. Ведь ОН вообще много чего знает; так сказать, преисполнен мудрости, если собирается пострадать за весь мир. «А коли так,– говорю,– скажи, почему я убиваю? Ведь ТЫ знаешь, не так ли? Или не знаешь, потому что ТЕБЯ не научил тот, кто ТЕБЯ нанял?» Если бы ОН хоть слово проронил в ответ, я бы оставил ЕГО в покое. Или хоть бы глаза закрыл. Но нет же, нет. И я хлестнул ЕГО этой цепью, крича во весь голос: «Это из–за ТЕБЯ я убиваю! ТЫ – убийца! И из–за ТЕБЯ я буду убивать! И я заставлю ТЕБЯ говорить! Или вырву проклятый ТВОЙ язык из ТВОЕЙ пасти!» Ах, сволочь такая, педераст гребаный! А ОН открыл рот и шепчет: «Брат мой…» Ну надо же? «Брат…» И я его снова – цепью! Что там дальше творилось – не помню. Признаюсь – хотел ЕГО убить. Кто стрелял? Я стрелял. Зачем стрелял? Хотел стрелять – и стрелял. Почему хотел? Не знаю. Кто виноват? Я виноват. Кто еще? Не знаю. А кто знает? Никто этого не знает. Почему? Не знаю? Почему боюсь? Не знаю. Что со мной будет? Не знаю.
Здесь – практически конец записи. Далее задержанный издавал, правда, нечленораздельные выкрики, но я их здесь не привожу, поскольку не вижу в этом смысла. Он свалился наземь в припадке той болезни, о которой упоминал,– похоже, эпилепсии. Сержант сковал ему руки наручниками по ряду причин: во–первых, насколько нам известно, железо помогает при этой болезни, во–вторых, чтобы помешать кататься по земле, в–третьих, чтобы легче было его подхватить, когда он придет в себя. Запись допроса заняла, впрочем, очень мало времени, и теперь мы ждали лишь окончания припадка, чтобы направиться к машине, стоявшей, как сказано выше, в некотором отдалении. И мы не ошиблись в наших ожиданиях – эпилептик вскоре успокоился, что позволило нам тронуться в путь с обеими задержанными на руках. Когда мы вышли из барака, обнаружился источник гула, отголоски которого беспокоили нас уже некоторое время. Из–за поворота хлынула толпа, заполняя собой всю проезжую часть и оба тротуара. Некоторые из шагавших в толпе держали в руках деревянные кресты того или иного цвета. Увидев нас, толпа вроде как ускорила движение, а во главе ее семенила, покачиваясь, эта беременная проститутка, которую было нетрудно узнать даже из немалого отдаления. Она тыкала в нас пальцем и кричала что–то, чего было не разобрать из–за гудения толпы. До машины оставалось пройти еще несколько десятков метров, и я понял, что мы попросту не успеем дотащить этих двоих, сесть, завести мотор и уехать. Поэтому я приказал полицейским вернуться с задержанными в барак и оставаться там, пока не выяснится, чего хотят эти оглашенные, сам же остался на месте и выхватил табельное оружие, пытаясь обеспечить своим людям прикрытие при отходе. Из толпы доносились крики, среди которых можно было уже различить возгласы: «Отдайте нам ЕГО!» или «Выдайте нам ЕГО!» Такие возгласы, по–моему, смешивались друг с другом, и, как позже выяснилось, действительно были и те и другие. Я дважды выстрелил в воздух, чтобы сдержать толпу, однако эти сумасшедшие во главе с проклятой сукой, верещавшей: «Легавый! Предатель!», мчались, не сбавляя хода, как будто осознавая, что в одиночку мне с ними не справиться. И действительно, становиться им поперек дороги в данной ситуации было бы для меня равносильным самоубийству. Так как мои люди уже добрались до барака, я предпринял отступление, весьма обеспокоенный дальнейшим ходом событий, так как толпа, судя по всему, была настроена фанатично, и то, что вела ее эта женщина, не сулило нам ничего хорошего. Вот так, под указанные возгласы, пытаясь выработать стратегию дальнейших действий, я отступал, бессильно наблюдая за тем, как толпа, захлестнув нашу машину, перевернула ее, а затем и разнесла в пух и прах, пустив в ход кресты и транспаранты с противоречивыми лозунгами.
