— Нет, — приглушенно вскрикнул он, неся ее назад к постели и опуская на подушки так поспешно, как будто ее кожа обжигала ему руки.
— Что случилось? — смущенно спросила она. — Что-нибудь не так?
— Что случилось? — засмеялся он резким отрывистым смехом, способным только испугать. — Ах, Сара, глупое дитя. Если бы ты только знала…
— Знала что?
Он сжал опущенные руки в кулаки, стремясь изо всех сил подавить чудовище, просыпающееся в нем. За все прожитые века не удовлетворял он еще своего нечастивого желания с девушкой, столь юной и чистой, как Сара. Никогда, став вампиром, не утолял он свою жажду кровью невинного.
— Габриель?
Ах, как сладок и доверчив звук ее голоса, как нежно она произносит его имя в пылу неизведанных желаний, повинуясь голосу первой страсти. Он мог слышать каждое взволнованное биение ее сердца, слышать шум крови, пульсирующей в ее венах, крови, сгустившейся от страсти. Это больше, чем он мог вынести.
Прикрыв глаза, он задержал дыхание. Это была Сара, его Сара. Он не мог причинить ей зло, не мог взять ее кровь, хотя это и было бы для него наивысшим наслаждением.
— Габриель, ты болен?
— Нет, — резко произнес он. — Но я должен идти.
— Так скоро?
— Да. — Открыв глаза, он заставил себя улыбнуться. — Увидимся следующей ночью.
— Следующей ночью, — повторила она, принимая его слова в свое сердце.
— Спокойной ночи, дорогая, — сказал он хриплым голосом и вышел так поспешно, будто его преследовал рой демонов.
Он носился часами, не в силах обрести равновесие, наполненный отвращением к самому себе, больной от одиночества. Наконец вернулся к монастырю. Ему не нужен был свет, когда он спускался по длинной спиральной лестнице в подземные катакомбы, где монахи хоронили своих умерших. Это было очень темное и мрачное место, где царил запах тлена и разложения.
Чтобы наказать себя, Габриель лег в гроб и надвинул сверху крышку с глухим стуком, отдавшимся эхом в подземелье. Теперь он был во мраке, который так ненавидел. Он редко наказывал себя столь жестоко.
— Чудовище… — пробормотал он, и эхо его голоса билось в дубовом ящике. — Демон. Вурдалак. Изверг рода человеческого. Ты не посмеешь тронуть ее, ты, дьявольский выродок! — приказывал он себе глухим голосом, как в бредовом, затяжном сне, уводящем в мир призраков.
— Ты… не посмеешь.
Габриель пробудился лишь на следующий вечер, открывая глаза в вечный сумрак, с трудом вспоминая, кто он такой.
Пробормотав проклятие, он сдвинул крышку и выбрался из гроба. Он привык спать в кресле большого зала и теперь с недоумением оглядывал отполированную древесину. Так вот, кто он на самом деле, монстр, а не человек. Монстр, приговоренный к мраку, сроднившийся со смертью.
