Янкин двоюродный брат, высокий худой парень лет двадцати двух, по словам хозяйки, «известный кальварийский соблазнитель», участия в разговоре не принимал. Был он богат и хорош собой и поэтому соответственно задирал нос. И конечно, воображал, что стоит ему только заговорить с девушкой, как у той от радости сердечко затрепещет. Я решила немножко его поддразнить.
– Знаешь, Томаш, гляжу я на тебя иной раз в окошко, и кажется мне, что ты аршин проглотил: такой ходишь надутый.
Томаш не удостоил меня ответом.
– Оставь его. Он сегодня злится, ему портной испортил костюм…
– Между прочим, кто выдумал так далеко устраивать танцы? Идем, идем, у меня даже ноги заболели, а конца дороги не видно, – проворчала я.
– Мы уже совсем близко, – объявила Янка. – Видишь освещенный дом у дороги? Это здесь.
– Какое счастье, а то я уже подумывала, не повернуть ли назад, – продолжала я дурачиться, чтобы скрыть растущее волнение.
Наконец мы пришли. Еще издали я заметила перед домом непонятное большое, темное пятно. Когда мы подошли поближе, оказалось, что это толпа народу. При виде такого странного скопища людей я встревожилась и спросила:
– Почему они тут стоят? Может, уже нет места?
– Да ты что? Просто раздумывают, стоит входить или нет, – тоном завсегдатая пояснил Томаш.
– А я думала, ты свой язык в Кальварии оставил. Мог бы и полюбезнее быть. Компанейским тебя не назовешь. Пригласил девушек на танцы, так изволь их развлекать. А ты идешь, идешь, и хоть бы слово молвил.
– Давайте, девчата, заходите, – заторопил нас Томаш. Он явно почувствовал себя увереннее. Видимо, здесь он уже не боялся наших насмешек.
Мы разделись в комнате у Янкиного двоюродного брата, хозяина дома. У Янки, как и у большинства обитателей Кальварии, была масса родственников. Не удивительно поэтому, что с одним кузеном она пришла, а в доме у другого устраивались танцы. Трудно было разобраться в этих запутанных родственных отношениях. Длинным, характерным для большинства деревенских домов коридором мы прошли в зал. Я вошла – и остолбенела. Это была столярная мастерская, из которой вынесли буквально все. Помещение совершенно пустое и холодное. Ни следа хоть каких-нибудь украшений. В одном углу обосновался жалкий оркестр, состоящий из барабана, скрипки и гармони. Девушки, которых пока еще собралось немного, сбились в кучку в противоположном углу. Парней вовсе не было, видимо, они предпочитали сидеть около буфета или толпились перед домом. Мы втроем остановились посреди зала. Это вызвало оживление в девичьем углу.
