Когда «виллис» остановился, я вышла из машины, поблагодарила сержанта и зашагала вперед.
О господи, да здесь же война! В двух шагах от контрольно-пропускного пункта я услыхала выстрелы, очень громкие, словно стреляли за соседним домом. Когда немного погодя пальба стихла, я огляделась по сторонам. На улице было совершенно пусто – ни души. Куда идти? В город нельзя, там уже фронт. Может, лучше вернуться на контрольно-пропускной пункт?
Но это означало бы поражение. Я еще раз огляделась. Неподалеку, за пустырем, начиналась аккуратно застроенная улочка, показавшаяся мне тихой и безопасной. Только бы не пришлось далеко ходить…
И я пошла по этой улочке. Стрельба отдалялась. Вдруг я услыхала, что меня окликают, и, обернувшись, увидела какую-то женщину. Она стояла в дверях дома и делала мне знаки.
Через полчаса я тем же путем возвращалась назад, радуясь, что так быстро и удачно все сделала. Вместо сала в моей сумке лежали два шерстяных отреза.
«Если вернусь благополучно, – подумала я, – один отрез отдам хозяйке». На контрольно-пропускном пункте подвернулся грузовик, на котором я отправилась в обратный путь. Теперь меня распирало от радости. Я уже забыла, как боялась этой поездки, и строила планы на будущее: отрез я продам, вырученных денег хватит не только на сало, кое-что даже останется. Поеду снова. Буду ездить столько раз, сколько удастся. Наконец-то у меня появятся собственные деньги. Куплю полуботинки, сошью новое пальто и бабке за все смогу платить.
Кальвария встретила меня звучавшим из репродуктора хейналом.[3] Было только двенадцать.
Я вприпрыжку мчалась домой. Поездка удалась на славу. Я была довольна собой. А бабка сразу же на меня напустилась.
– Шатаешься неведомо где полдня, а теперь явилась – есть небось захотела? Виктории два раза пришлось за водой ходить. Лежит теперь, надорвалась. Жрать-то все мастера, а работать некому. Дождешься, выставлю я тебя в один прекрасный день из дому…
Я промолчала. Очень уж редко случалось мне испытывать чувство превосходства над бабкой. Сделав вид, будто ее речь меня не касается, я поставила сумку, театральным жестом вытащила из нее два отреза прекрасной, стопроцентной бельской шерсти, расправила их и положила на стол. А сама отошла к окну – словно хотела полюбоваться на дело своих рук со стороны. Постояла с минутку, небрежно скинула пальто и, не торопясь, налила в таз воды.
Бабка замолчала на полуслове, а тетка Виктория, лежавшая на диване с компрессом на голове, даже привстала от неожиданности. Потом обе подбежали к столу и молча уставились на отрезы. Первой бросилась в наступление бабка:
