– Ладно, но давай разрубим его на куски, тогда папа, собирая их, задержится еще больше.
Могут возразить, что, мол, вина в данном случае не Медеи, а Эрота, зажегшего в ее сердце любовь к Ясону. Но согласитесь, что даже у любви должны быть свои границы!
Заполучив золотое руно, Пелий не пожелал расстаться с царством, и Медея покончила с ним, прибегнув к одному из своих фокусов: она заявила, что может омолодить любое живое существо, и в доказательство, окунув в чан с шипящим маслом козла, вынула из чана новорожденного козленка. Сраженные увиденным, дочери Пелия, не взирая на вопли несчастного старика, бросили его в чан, надеясь, что он вынырнет оттуда помолодевшим и веселым.
Однако, вернув себе царство, Ясон изменил Медее и женился на коринфской красавице Главке[64] (ее еще называют Креусой). Разъяренная колдунья послала новобрачным свадебные дары: ей – миленькое самовозгорающееся подвенечное платье, ему – трупы рожденных от него младенцев.[65]
Собрания аргонавтов проходили возле палатки Аскалафа. Ветеранов усаживали на четыре деревянных трона в центре небольшой площадки – так, чтобы каждый мог их хорошо видеть. Вокруг толпились слушатели, в основном – молодежь, прибывшая к стенам Трои за последние три года: те, что были поближе, садились на землю, остальные же стояли позади, образуя живое кольцо. В числе этих последних были и Леонтий с Гемонидом, накинувшие на себя – от сырости – бараньи шкуры. В самом первом ряду справа от аргонавтов устроилась группа критцев во главе с Мерионом, Идоменеем и Эванием.
– А правда, – спросил один беотиец, обращаясь к Иалмену, – что кто-то из вас умел ходить по воде, как посуху?
– Да, и звали его Эвфем, – отвечал аргонавт. – Способностью этой его наделил отец – Посейдон. От Эвфема-то и народилось особенно много детей на острове Лемнос.
– О почтенный Иалмен, ты, одинаково искусный копьеметатель и рассказчик, поведай нам историю о лемносских женщинах, только смотри, не утаивай ни единой подробности: все равно тебя изобличат во лжи те, кто слышал ее уже не раз.
– Пусть лучше вам расскажет ее мой брат Аскалаф, – ответил Иалмен. – Он первый вместе с сыном Гермеса Эхионом договорился с Гипсилилой, ему и рассказывать.
Аскалаф поднялся и, прокашлявшись, стал говорить – нарочито медленно, делая продолжительные паузы и растягивая слова. Голос у него был глухой, волосы совершенно седые, лицо в глубоких морщинах. А блики от жаровни и вовсе делали Аскалафа похожим на покойника. При известной доле фантазии его можно было принять за выходца из царства Аида.
