— Он тебе по душе?
— Да. Как и ты, негодяй этакий. Оба вы воры, оба мастера своего дела, но зла в вас нет.
— Спасибо на добром слове, — широко ухмыльнулся Касваллон. — Сколько дашь за паллидских быков?
— Скажи, зачем тебе это надо?
— Что? — с полнейшей невинностью спросил Касваллон.
— Угонять чужой скот. В Фарлене ты по всем меркам один из самых богатых. Какой тебе смысл воровать?
— Я приверженец старых традиций. Я верю в них.
— Когда-нибудь тебя поймают и вздернут — или еще похуже что сотворят, насколько я знаю Паллидов. Ты меня просто поражаешь.
— Нет. Я тебя обогащаю. Твоя говядина самая дешевая в городе.
— И то верно. Как там твоя красавица Мэг?
— Хорошо.
— А Донал?
— Легкие — как кузнечные мехи.
— Что, спать не дает по ночам?
— Если вовремя не уйти на охоту, — подмигнул Касваллон.
— Жаль мне будет, горец, когда тебя сцапают. Вот ей-богу.
Они поторговались, и небольшой кошелек с золотом перешел от Леона к горцу, а тот вручил его своему подручному, молчаливому Арсису.
Теперь Арсис тоже был рядом. Оба они слышали об идущей на юге войне и о невиданной жестокости аэниров. Самой страшной казнью у них был «кровавый орел»: обреченного прибивали гвоздями к дереву и вскрывали ему грудь, распахивая ребра, словно крылья. Сердце и легкие удерживались на месте деревянными распорками.
Раньше Касваллон верил в это только наполовину, но теперь доказательства предстали ему воочию на окровавленных воротах Атериса.
— Возвращайся назад, дружище, — сказал он Арсису.
— А скот?
— И его обратно гони. Покупателей нынче не будет.
— Боги, Касваллон. К чему столько крови? Горожане даже в бой не вступали.
— Не знаю. Расскажи Камбилу о том, что мы видели.
— А ты?
— Я еще здесь побуду.
Арсис кивнул и наискосок побежал по склону.
Аэнирское войско вливалось в город. На равнине у ворот густо лежали трупы. Касваллон спустился чуть ниже, остановившись на кромке леса. Теперь он видел этот ужас во всех подробностях, и гнев холодной глыбой распирал ему грудь. Мясник Леон лежал в луже крови с перерезанным горлом неподалеку от Гаэлена.
Касваллон отвернулся и ушел в лес.
«Я умираю», — в этом у Гаэлена не было никаких сомнений. Спина болела нестерпимо, голова раскалывалась, из левого глаза сочилась кровь. Он лежал тихо, опасаясь, что враг близко. Быть может, аэнир и теперь стоит над ним с копьем или острым мечом.
Он вжимался лицом в мягкую глинистую землю. От горящего города тянуло дымом. Кровь, запекшаяся на ресницах, мешала открыть глаза. Какое-то время он, должно быть, пролежал без сознания — час или больше.
