— Я не могу, не могу, пойдем назад, — шептала мать и тащила меня куда-то за рукав.
Мы побежали назад и еле пробились через цепь красноармейцев. Сквер уже окончательно оцепили. Пропускали только санитарные машины и пожарных. А санитарные машины все подъезжали и подъезжали, и выли, и вой их сливался с криками.
— Пойдем через Солянку, — продолжала тянуть меня мать.
Вдогонку нам завыла радиосирена, и голос диктора сообщил:
«Граждане! Воздушная тревога! Граждане! Воздушная тревога!»
Радио еще продолжало оповещать о воздушной тревоге, когда мы подбегали к дому. Впрочем, бежали не одни мы — на улицах и в нашем переулке было довольно много людей, спешащих, наперекор воздушной тревоге, по домам. Необычной силы взрыв и с опозданием объявленная тревога подгоняли — все словно утратили спокойствие и дисциплинированность, которые выработали прежде.
— А где бидон? — вдруг спросила мать.
— Не знаю…
Она махнула рукой:
— Бог с ним! Какой ужас!
Возле наших ворот стояла «скорая помощь». Я увидел ее еще издали и невольно ускорил шаг.
Что случилось?
Люди в белых халатах только что вкатили в машину носилки и захлопнули дверцы:
— Поехали.
— Что случилось?
— Да что там, — безнадежно махнул рукой управдом, стоявший на тротуаре с другими жильцами дома. — Надо же такой глупости случиться! Без тревоги! Вдруг!
— А увезли-то кого? Кого? — переспросил я, так и не поняв, что же произошло.
— Скворцова хлопнуло, дружка твоего, Бориса, — сказал управдом.
— Борю? Как — хлопнуло?
— На крыше песок проверял… А тут как раз… Смахнуло взрывной волной… Пока подбежали, а он уже…
Мы с матерью поднялись в квартиру. В коридоре — хаос. Обвалившаяся штукатурка. В кухне выбитые рамы и стекла на полу. Еле-еле открыли дверь своей комнаты — в ней тоже все перевернуто. Гуляет ветер. Выбитая, без стекол, рама повисла на одном шпингалете.
— Вы о Николае Степаныче уже знаете? — Старушка, соседка по квартире, заглянула в нашу дверь и как-то растерянно развела руками. — Или не знаете?
— А что?
— Беда с ним. Ох, беда!
Я побежал в комнату Николая Степановича и не сразу понял, что там случилось.
— Шкафом его и придавило. Надо же, шкафом, — пояснила соседка.
Николай Степанович уже не дышал. Старик погиб, задавленный книжным шкафом. В этом шкафу лежали и те книги, которые я собирался продать по просьбе Николая Степановича, но так и не продал.
Шкаф никак не поддавался. Наконец, не помню как, я приподнял его, вытащил Николая Степановича. Рядом с ним лежала тетрадка. Тетрадка с его стихами. Бисерный почерк. Его почерк. Я взглянул мельком, увидел свое имя, фамилию. Пробежал глазами стихи, которых не знал прежде:
