– Пошел прочь, скотина! – продолжал бушевать Норгаузен. – Не нужен уже твоему Томасу священник! Я сам ему грехи отпустил, – закончил он, неожиданно успокоившись.
Солдат побледнел.
– Иди, парень, иди. На вот, выпей за помин его души. – Рыцарь кинул моему провожатому динарий.
– Упокой, Господи с праведниками, душу раба твоего Томаса, – забубнил я.
– Аминь! – резко завершил мою импровизацию Норгаузен. – Это был его брат, монах, совсем еще мальчишка. Какой-то негодяй размозжил ему голову блюдом.
Я сглотнул. Что делать, я знал этого негодяя.
– И все из-за этой мрази. – Рыцарь отвесил несчастному Готфриду тяжелую пощечину, от которой бедолага едва не упал. – Готфрид, Готфрид! Как же так? Ты был лучшим латником в моем отряде. Ты же не деревенский олух, вчера сменивший свою пастушью дудку на копье! Ты вырос под щитом. Сколько лет мы с тобой воевали вместе? Десять, а может, двенадцать? Как ты мог позволить какому-то мошеннику обвести себя вокруг пальца?! – В голосе рыцаря звучала искренняя горечь.
Я отошел к окну и принялся вдумчиво рассматривать двор. Чуть поодаль от башни под дощатым навесом был устроен сеновал, чуть дальше располагались конюшни.
– Капитан вызывает Лиса. Как там твои дела? – обратился я мысленно к Лису.
– Нормально. Подъезжаем. Что-то случилось?
– Пока нет. Но может. Здесь допрашивают хозяина твоего костюма. Похоже, он меня узнал.
– Ну, ты, Капитан, даешь! Что делать будешь? – Лис был встревожен не на шутку.
– Выпутаемся! У меня к тебе вопрос. Ты сарбакан [10] захватил?
– Захватил…
– А зажигательные дротики к нему имеются?
– Обижаешь, начальник… А что?
– Здесь надо будет устроить небольшой показательный пожарник. Ты ярдов пятнадцать по навесной траектории сделаешь?
– При желании и двадцать можно, – без тени хвастовства отреагировал Лис.
– Отлично. Тогда передай Бренду, что сигнал для него – пожар.
– Хорошо. Не желаешь взглянуть на наше представление?
Впереди, на высоком утесе, мрачно возвышалась башня замка Фогинг. Долгий протяжный звук трубы разорвал и скомкал лесную тишину в один миг. Возницы, словно сброшенные этим звуком наземь, осеняли себя крестным знамением, шепча слова молитвы и медленно отползая назад. Рон стоял, широко расставив ноги, поудобнее перехватив секиру, так, как будто собирался принимать неравный бой.
Звук трубы повторился, и над башней взвилось знамя с пламенеющим крестом. На стенах замелькали полированные каски ратников.
В это время мой славный напарник привязал на копье какую-то белую тряпку и, размахивая ею в воздухе, закричал во всю мощь своего и так не слабого голоса:
