Я нащупал тот узелок у себя под брюшной стенкой. И нажал на него. На сей раз ничего не шевельнулось. Никакая искра не проскочила по проводу в тефлоновой оболочке внутри моей системы. Не было никакого спасения от скальпеля. Я со вздохом нащупал место, в котором предполагал наличие штекера, приставил туда шило, задержал дыхание и проткнул кожу.
Было страшно больно. Думаю, я даже закричал; по крайней мере, у меня осталось воспоминание о булькающем ощущении в горле и о том, что после этого я слегка охрип. Я проткнул кожу, почувствовал, как рана увлажнилась чем-то горячим – кровью, чем же ещё, и немалой, – и начал тыкать острой сталью в поиске имплантата. Наконец наткнулся на что-то твёрдое. Я вперился взглядом в потолок, дивясь, откуда там взялись тёмные облака, вдруг потянувшиеся надо мной, а сам продолжал ковыряться в собственном мясе, не получая никакого результата, кроме того, что весь мой живот становился всё более мокрым и липким. Внезапно появились мелкие мушки, которые обычно никогда не залетали в спальню. Отбросы на кухне казались им куда привлекательнее, но тут они носились надо мной и казались мне микроскопическими стервятниками. И тут наконец-то щёлкнуло.
Постепенно окоченение проходило, руки и ноги начали слушаться, правый глаз начал что-то видеть, всё тело стало приходить в движение, вызывая многоголосый, шипящий шум во всей мускулатуре. Как же это здорово, что можно отключить боль! Как хорошо, что можно остановить кровотечение! Я поднялся на ноги, обливаясь потом, окровавленный, и пошатываясь направился в ванную, где первым делом, зажав рану рукой, облегчил мочевой пузырь – ах, какое это неописуемое блаженство!
Потом я уселся на край ванны, осмотрел живот со всё ещё торчащим в нём шилом перочинного ножика и стал раздумывать, можно ли его снова вытащить без риска. Из предосторожности я сел на пол и занял устойчивое положение, прежде чем попытаться. И что же, паралич не вернулся. Не вернулся он и тогда, когда я отважно принялся проминать живот. Кажется, я заново вернулся к жизни.
Но оставлять это так всё же нельзя, сказал я себе, тщательно промывая рану прозрачным дезинфицирующим средством и накладывая на неё марлевый компресс. Ведь это может и повториться. Может, через год, а может, и завтра утром. И когда-нибудь мне не удастся привести себя в норму. Даже если впредь я каждую ночь буду засыпать в обнимку с ящиком инструментов.
Можно перенести телефон к кровати. И день, когда я больше не смогу привести себя в действие, станет днём капитуляции. В этот день
