Объяснения, которые давала Эмильену мадам Агнесса, прославившаяся на острове своими познаниями в медицине, он воспринял по-своему: он был немного разочарован, но и приободрился. С тех пор как его злоключения уже не казались ему чем-то загадочным, чуть ли не следствием злого умысла, он перестал страшиться всего пережитого.
- Теперь, когда вы мне все так хорошо и подробно объяснили, - сказала ему однажды Агнесса, - я хочу, чтобы вы поняли одно: столь тяжелые раны, нанесенные десятками осколков мины, встречаются не так уж часто. Из десяти в таких случаях обычно выживает лишь один. Вы выжили. Только такой сильный, жизнеспособный организм, как ваш, мог выкарабкаться, уж поверьте мне, заключила она и поняла, что слова ее произвели желаемое действие.
Однако же, как истый провансалец, Эмильен еще раз бурно восстал, но даже в этом бунте она почувствовала драгоценные ростки доверия к ней, к его наставнице.
- Ваша правда, мадам Агнесса. Это верно, что я человек крепкого здоровья. Но, скажите сами, разве мне сейчас от этого легче? Что уж толковать насчет моей силы, нога у меня все равно не отрастет заново, как у краба.
- Верно, - сказала Агнесса, не желая спорить, что, впрочем,
только подстегнуло Эмильена.
- Не хочу я больше показываться на людях, раз я стал такой. Не хочу - и все. Если я даже когда-нибудь и научусь передвигаться на этой железке, разве кто-нибудь сможет забыть, что у меня там, под штаниной?
Он рассердился. Агнессе пришлось усадить его, чтобы продолжить их обычный сеанс облучения. Наступило короткое молчание. "Сейчас он думает о Люсьенне", - промелькнуло в голове Агнессы. Люсьенна - молодая девушка, жительница Жиенского полуострова, считалась еще со времен "странной войны" невестой молодого Бегу. Люсьенна находилась в числе встречавших в тот злополучный день, но когда группа островитян разошлась по домам и Люсьенна решилась заглянуть в булочную, Эмильен уже заперся в своей комнате и отказался увидеться с невестой. О чем булочница с плачем сообщила Агнессе. Эмильен поручил матери сказать Люсьенне, что он возвращает ей слово.
- Но ведь вы, мадам Агнесса, вы человек деликатный, вы можете понять человеческие переживания, - продолжал Эмильен. - Раз я стал такой, значит если какая-нибудь женщина и согласится пойти за меня, то лишь из жалости. А мне жалости не надо. Пусть никто не жалеет, и уж особенно женщины. Если бы вы знали, как женщины смотрят на мою ногу!.. Оттого-то я и отказываюсь с ними встречаться. Кроме как с вами и с матерью. Ведь вы меня лечите, а мать, она и есть мать. Не считая вас обеих, я, можно сказать, с тех пор как вышел из госпиталя, ни одной женщины совсем не видел, даже издали. Может, вам непонятно?
