Добравшись до отеля «Ленокс», он находит в своем шкафчике записку от Жана-Мари.
Жан-Мари очаровывается еще сильнее, ведь надежда всегда была лишь оболочкой его безнадежности. Он заранее знал, что проиграл, когда бабушка отправляла его играть на улицу. Тем не менее, он твердит про себя, что уж на сей-то раз… Ведь Харли во всем сопутствует магия и блеск.
К тому же слабые люди подвержены душевным поворотам. Роза Гулистана, зальцбургская ветвь, каждая клеточка обновляется при звуках внезапной музыки. Ослепительный свет проникает в пунцовый, сумрачный лабиринт тела, озаряя a giorno[11] шейную массу, внутренние артерии и даже самые дальние легочные полости, — сияющее солнце, что разом освещает кавернозный туберкулез Жана-Мари; свет, сливающийся с внутренностями, мышечными слоями, алым мозговым муссом, разливаясь до сердцевины волосяных луковиц, по бороздам ногтей и отражаясь тепловыми лучами, которые окутывают весь организм. Свет царит в Жане-Мари, а Жан-Мари ютится в световом коконе, пузыре, Саду утех. Он живет этим светом внутри и вокруг себя, приподнятый над собственным матрасом, геморроем, кровохарканьем, приступами кашля.
Он гребет сквозь хаос своего чемодана, посреди шуршащих шелков, в поисках блокнота, где можно записать смехотворные слова. Он полагает, что ему больше не стыдно за свою жизнь.
Расхождение между любым внутренним пейзажем и написанными или произнесенными словами — такое же существенное, как и между предметом и его пластическим изображением, ведь всякий образец остается невыраженным. Сокровеннейшая геометрия: мотивы входят в такую своеобразную систему соответствий, что любая ценность устанавливается за пределами всяких знаков. Стало быть, герметизм избыточен.
Харли кладет письмо под пресс-папье — покажет его друзьям. Он любит бестактность и потому записывает в своем дневнике по-французски:
«Бестактность — прелестный плод метода и случайности, сама же она — первая веха утопии».
Харли не покажет письмо никому. Столь наивная искренность смущает его и раздражает. У него — нарциссизм наоборот.
Его нарциссизм достигает той точки, где уже заслуживает иного названия.
Его нарциссизм — это изумление собственной единичностью. Его нарциссизм — отчаяние оттого, что эта единичность эфемерна. Как одна из граней гордыни, его нарциссизм идет наперекор его тщеславию.
Его нарциссизм — это вращающееся солнце, что уже пылало, пока еще шипела вулканическая лава и испарялись океаны. Харли отказывается от всякой любви, требующей взаимности. Он отказывается получать больше, нежели отдает. Он обрел то, чего никогда не искал: объект, который он сам, сам, сам, мог бы любить совершенно безвозмездно. Жан-Мари, подстилка Мари, повинен в преступной самоуверенности. Он портит даже то, чего не было, и приятно будет перенести на него собственное желание страдать.
