— Да, — уверил он ее. — Может, мы и могли бы стать друзьями, но прежде нам нужно побывать любовниками. Это чувство… Эта нужда, она всегда с нами. Пока мы не решили этой проблемы, я, оказываюсь рядом с вами, поглощен желанием. Либо так, либо никак.
Он не прикасался к ней, но его глаза схватили ее всю: от рыжих кудрей и порозовевшего лица до ног во всю их длину. Взгляд был так откровенен, как ласка, которую они оба в этот миг воображали, и Корделия чувствовала, что каждый нерв в ней был напряжен в предчувствии сладостной развязки.
Ведь так легко открыть дверь спальни и впустить его. Дать ему тело, которого он жаждет сейчас, и надеяться, что потом он полюбит ее за ее душу. Она была не так уж наивна и знала жизнь и знала, что такое и вправду бывает.
Только не верила она, что так будет с Гилем. Нет в ней тех сексуальных талантов, которые удержали бы его надолго. А уж теперь, когда он четко объяснил, что любовь ему неведома и чужда, с этой надеждой надо расстаться. Он сломает ее, и ей уже никогда не оправиться от этого.
— Тогда, к сожалению, никак, — она старалась, чтобы голос ее звучал беззаботно. — Не хочу секса ради секса.
— Да? — произнес он грозно и притянул ее к себе не грубо, но настойчиво. Склонив голову, он нашел местечко между ухом и подбородком и прижался к нему, лаская, а его рука расстегнула пуговицы жакета и скользнула к ее груди. Корделия задрожала, ее тело потянулось к нему. Она хотела прильнуть к нему каждой точкой своего тела и коснуться его тела повсюду и знала, что для нее это наслаждение будет всегдашним и нескончаемым, стоит им только начать.
Но знала и то, что ей нужно многое помимо этого. Она хотела видеть его глаза и знать, что она для него единственная женщина, что к ней он придет в горе и в радости, со всеми своими переживаниями. Быть его любовницей восхитительно, чудесно, но еще она хотела быть его любимой.
— Скажи мне, чтобы я ушел, Корделия, — шептал он ей на ухо, — ну же, скажи сейчас, когда ты дрожишь от желания.
То, что ей предстояло, было самым трудным из всего когда-либо совершаемого ей. Каждый дюйм ее плоти влекся к нему, но ей все же удалось овладеть собой.
Отпрянув от него, она прошептала:
— Пожалуйста, уходи. Гиль. Уходи сейчас. Я не могу больше выносить это.
Он выпрямился, и на лице его проступило — не разочарование, не ярость полное презрение. И чтобы унизить ее, он старательно застегнул пуговицы ее жакета, как будто она была ребенком или куклой.
