— Ни елки, ни рождественской трапезы?
— Мы даже в церковь не ездили, милостивая госпожа, даже свечей на окна утром не ставили.
— Чего ради станет советница чествовать Сына Божия, если Бог не хочет исцелить ее сына?
— Правда ваша, с какой стати?
— Он сейчас дома, я полагаю. Может, ему лучше?
— Нет, ему не лучше. Он все такой же пугливый.
— И он по-прежнему ведет себя как простолюдин? Не заходит в господские покои?
— Нет, в комнаты он не заходит. Вы ведь знаете, милостивая госпожа, что он боится советницы.
— И он кормится на кухне, а спит в людской?
— Да, так оно и есть.
— И вы не знаете, как излечить его?
— Нет, не знаем, не ведаем.
Госпожа Скорбь немного помолчала. Когда она вновь заговорила, голос ее звучал резко и сурово.
— Все вроде бы очень хорошо, юнгфру Става, и тем не менее я не вполне довольна вами.
В тот же миг она обернулась и пристально посмотрела в лицо Ингрид.
Девушка отпрянула назад. У старой дамы было маленькое морщинистое лицо, сужающееся книзу, так что подбородок был почти не заметен. Зубы ее напоминали зубья пилы, а на верхней губе густо росли волосы. Вместо бровей у нее были кустистые хохолки, а кожа была совершенно коричневая.
Ингрид удивилась, как это юнгфру Става не видит, кто перед ней. Госпожа Скорбь не человек, она просто-напросто зверушка.
Увидев Ингрид, госпожа Скорбь ощерила рот, так что стали видны ее острые зубы.
— Когда вот эта появилась здесь, — сказала она, обращаясь к юнгфру Ставе, — вы решили, что она послана вам. Увидев ее глаза, вы решили, что она послана сюда для того, чтобы спасти его. Она, дескать, умеет обращаться с помешанными. Ну, и что из этого вышло?
— Ничего не вышло. Она ничего не сделала.
— Тут уж я вмешалась в это дело, — сказала госпожа Скорбь, — это моя заслуга в том, что вы не сказали ей, зачем оставили здесь. Если бы она знала это с самого начала, то не питала бы розовых надежд на встречу с тем, кого любит. А если бы она не питала надежд, то не почувствовала бы столь жестокого разочарования. А если бы разочарование не парализовало ее, то, может, она бы и сделала что-нибудь для безумного. А так она даже не смотрит в его сторону. Она ненавидит его за то, что он не тот, кем должен был быть. Это моя работа, юнгфру Става, моя работа.
— Госпожа свое дело знает, — ответила юнгфру Става.
Госпожа Скорбь вынула обшитый кружевами платок и отерла свои обведенные красными кругами глаза. По-видимому, это был жест удовлетворения.
— Нечего притворяться, юнгфру! — сказала она. — Вам не по нраву, что я забрала эту комнату для моих птиц. Вам не по нраву, что я скоро займу весь этот дом. Знаю, знаю! Вы и ваша госпожа думали обмануть меня. Но из этого ничего не вышло.
