– Святой Игнатий был военным!
– Военным?! – изумился Либаниньо; он вскочил со стула, подбежал к Натарио и обнял его за шею в припадке ребячливой, пьяной нежности: – Военным? Какого рода войск? Какое воинское звание носил наш возлюбленный святой Игнатий?
Натарио оттолкнул его.
– Отцепись от меня, чучело. Он был егерским сержантом.
Все захохотали. Либаниньо зашелся от восторга.
– Егерским сержантом! – повторял он, воздевая к небу руки. – Наш возлюбленный святой Игнатий дослужился до егерского сержанта! Да пребудут с ним хвала и благословение на вечные времена!
Аббат предложил пить кофе в саду, под виноградным навесом.
Было три часа. Священники направились в сад, слегка пошатываясь, рыгая и хохоча. Один Амаро сохранил ясность в мыслях и твердость в ногах, но и он был в расслабленно-мечтательном настроении.
– Ну, а теперь, дорогие коллеги, – сказал аббат, допивая кофе, – самое время совершить прогулку по усадьбе.
– Для моциона! – согласился каноник, с трудом поднимаясь на ноги. – Пойдемте осмотрим усадьбу аббата.
Они пошли по проселочной дороге в Барроку. Небо было ярко-синее, солнце пригревало, но не пекло. Дорога вилась между изгородями из колючего боярышника. За ними простирались убранные поля. Кое-где ярко выделялись своей тонкой листвой оливы. На дальних холмах темнели сосны, все было тихо кругом; лишь где-то вдали, на невидимой отсюда дороге, скрипела телега. Священники валили гурьбой по тихому проселку, ноги их заплетались, в глазах горел огонек, переполненные животы колыхались; они благодушно пошучивали и находили, что жизнь – превосходная штука.
Каноник Диас и аббат шли под руку и спорили. Падре Брито, не отстававший от Амаро, клялся, что выпустит кишки владельцу Кумеады.
– Успокойтесь, коллега Брито, успокойтесь, – урезонивал его Амаро, попыхивая сигаретой.
Но Брито с пьяным извозчичьим упорством продолжал бушевать:
– Я ему все кости переломаю!
Либаниньо в одиночестве замыкал шествие, напевая тоненькой фистулой:
Птичка-невеличка,
Лети сюда скорей…
Впереди всех шагал падре Натарио; его плащ, перекинутый через руку, волочился по земле; в прорехе расстегнутого на спине подрясника виднелся грязноватый жилет. Тощие ноги в черных шерстяных чулках, пестревших разноцветными штопками, выписывали кренделя, плечи то и дело цеплялись за боярышниковую изгородь.
Между тем падре Брито, тяжко дыша винным перегаром, хрипел:
– Я успокоюсь… успокоюсь… когда возьму дубину и разнесу все к черту! – и взмахивал руками так, словно загребал в свои лапы целый мир.
