– Ведь сеньора не хочет, чтобы я захворал и тоже отдал Богу душу…
– Бог с вами, сеньор каноник! – вскричала Сан-Жоанейра. – Зачем такие слова!.. – И, совсем расстроившись, бедная женщина заплакала.
– Так доброй вам ночи, – сказал каноник, – и не убивайтесь чересчур. Бедная старушка не знала радостей жизни; грехов за ней тоже не водится, так что ей вовсе не страшно предстать перед престолом всевышнего. Если здраво рассудить, милая сеньора, ей даже повезло! Ну, прощайте, мне что-то нездоровится…
Сан-Жоанейра тоже совсем расклеилась. От неожиданного потрясения, случившегося к тому же сразу после обеда, у нее разыгралась мигрень; когда в одиннадцать часов Амаро снова позвонил у их дверей, ему открыла Амелия и сказала, идя в столовую:
– Извините нас, сеньор настоятель… У маменьки ужасно разболелась голова… До того, что глаза не видят. Она сделала себе компресс и только-только задремала.
– Ну и пусть отдыхает!
Они вошли в комнату умирающей. Она лежала, отвернув голову к стене; из ее полуоткрытых губ вырывался слабый, беспрерывный хрип. На столе тускло горела толстая церковная свеча с почернелым фитилем; в углу оледеневшая от страха Руса, следуя приказу Сан-Жоанейры, молилась, перебирая четки.
– Доктор говорит, она ничего не чувствует, – тихо сказала Амелия. – Она будет хрипеть, хрипеть, и вдруг перестанет, и умрет незаметно, как птичка…
– Да исполнится воля Божия, – серьезно вполголоса ответил Амаро.
Они вернулись в столовую. В доме все было тихо, только за окнами завывал ветер. Уже много недель им не приходилось оставаться с глазу на глаз. В сильном замешательстве Амаро отошел к окну; Амелия стояла, прислонившись к буфету.
– Ночью будет дождь, – сказал священник.
– И холодно, – откликнулась она, зябко кутаясь в шарф. – У меня ноги дрожат от страха…
– Вы никогда не видели, как умирают?
– Никогда.
Оба помолчали. Он по-прежнему стоял у окна; она опустив глаза возле буфета.
– Да, действительно холодно, – произнес наконец Амаро слегка дрожащим голосом; его волновало, что они здесь одни в столь поздний час ночи.
– На кухне еще не остыла плита, – сказала Амелия, – пойдемте туда.
– Пойдемте.
Они пошли в кухню. Амелия перенесла туда жестяную лампу, и Амаро, взяв щипцы, чтобы помешать в очаге еще не погасшие угли, сказал:
– Давно я не бывал здесь, в кухне! Вазоны с ломоносом по-прежнему стоят за окном?
– Да. И гвоздика…
Они сели на низенькие стульчики возле очага. Амелия, слегка наклонившись вперед, смотрела на огонь и чувствовала, что падре Амаро в молчании пожирает ее глазами. Сейчас он заговорит! У нее дрожали руки; она не смела пошевелиться, поднять глаза, боясь, что не удержится от слез; и все-таки она тревожно, жадно ждала его слов, горьких или ласковых…
