– Ну, хороши новости? А?
Каноник медленно поднялся.
– Вот что, коллега… Тут не поле боя, не все ранены и убиты, кто-нибудь и выживет… А вы, сеньора, не изображайте Mater dolorosa,[97] а лучше велите подать чайку, это гораздо важнее.
– Я прямо сказал Салданье… – продолжал ораторствовать Натарио, но каноник перебил его, сказав с ударением:
– Салданья болтун!.. Займемся сухариками; и наверху, при детях, – молчок.
Чай пили в молчании. Каноник, отхлебывая из чашки, каждый раз хмурился и обиженно сопел; Сан-Жоанейра, поговорив о доне Марии и о ее простуде, пригорюнилась, подперши кулаком голову; Натарио возбужденно бегал по комнате, поднимая ветер разлетающимися полами подрясника.
– А когда свадьба? – спросил он вдруг, остановившись перед Амелией и конторщиком, которые пили чай на рояле.
– Через несколько дней, – ответила Амелия c улыбкой.
Тогда Амаро встал, медленно вытащил свои часы и сказал упавшим голосом:
– Мне пора идти, любезные сеньоры.
Сан-Жоанейра запротестовала. Как же это? И все такие унылые, будто на похоронах! Сыграли бы хоть в лото, чтобы развлечься…
Но каноник, выйдя из своего угрюмого оцепенения, строго сказал:
– Сеньора ошибается, я не вижу тут унылых. Для этого нет никаких оснований. Напротив, у нас есть все причины радоваться. Не так ли, сеньор жених?
Жоан Эдуардо поднял голову, улыбнулся.
– Я-то, сеньор каноник, очень счастлив.
– Естественно! – сказал каноник. – А теперь доброго вечера вам всем, а я пойду играть в лото со своей подушкой. Амаро тоже.
Амаро попрощался за руку с Амелией, и все три священника молча вышли на лестницу.
В зальце внизу по-прежнему горела одинокая свеча. Каноник зашел сюда за своим зонтом, потом позвал остальных и, осторожно прикрыв дверь, сказал почти шепотом:
– Я, коллеги, не хотел пугать бедную женщину, но вся эта история с деканом, все эти слухи… Дело скверно!
– Надо держать ухо востро, друзья мои! – согласился Натарио, тоже понижая голос.
– Да, это не шутки, – мрачно пробормотал падре Амаро.
Все трое стояли кружком посреди комнаты. За окнами завывал ветер; огонек свечи мигал, то и дело выхватывая из темноты голый череп на картине. Наверху Амелия напевала «Чикиту».
И Амаро вспомнил счастливые вечера, когда он, довольный и беззаботный, смешил собравшихся дам и Амелия, воркуя «Ay, chiquita, que si», томно поводила глазами.
– Я-то, – сказал каноник, – вы сами знаете, коллеги, мне и на еду и на питье хватит, мне все равно… Но надо поддержать честь сана!
