– А за что убить хотел?
– Не знаю, может, за зло, которое он своему народу принёс. Только я понял… Они правы были: нельзя решать то, что тебе не дозволено.
– А кому что дозволено, Митя?
– Мне не сказали… Но, не убив князя, я, может, убил зло, которое он нёс?
– Разве можно убить зло? Нет, не убил ты его, Митя. Зло так просто не искоренить… Добро и зло, они всегда почти рядом, и всегда в человеке его поровну, но редко побеждает добро. Да и где оно, истинное добро?
– В каждом оно, расстрига, есть! Мы только его различить не можем, а может, не хотим.
– Вот, Митя, и хочу остаться один. Сначала в себе хочу почувствовать, что же я растерял за эти годы на земле. И отчего люди отвернули от меня свои лица?
Поспела баня. Дмитрий отвёл попа, показал ему, где мыло и мочалка, а сам направился на своё место, на крутояр. Солнце уже лежало на полноводной реке, и лучи окрашивали мутное половодье. Он опустился наземь, закрыв глаза, просил, чтобы ему приснилась в эту ночь Ведея. Почему-то после прихода расстриги он почувствовал страшную тоску по ней, почувствовал себя, как и расстрига, одиноким и несчастным. А вроде бы всё налаживалось, уже как-то привыкать стал. Нет, не забывать – такое невозможно забыть, – а словно притупилось всё. Внушали все вокруг, что это был только сон.
Веселела Валентина, чувствуя, что вроде всё налаживается. Стал Леший немного другим, будто и прежним, только бывало вдруг задумается, сядет у бани на чурбак кедровый, и курит, и курит. Позовёт она, а его вроде и нет, ничего не слышит, будто находится где-то далеко-далеко. Уходила она тогда в дом, занималась хозяйством, боялась трогать его в это время. Плакала часто, так как чувствовала: сон его принёс ему любовь к той, выдуманной. Знала, что её нет, но бабья ревность, она ведь не может определить край, где сон и где явь. Особенно когда ночью во сне Ведею зовёт. Но молчала, знала, что сменился у него характер: непреклонным стал, настоящий мужской.
Валентина готовила на стол, когда Дмитрий с помытым и переодетым гостем вошли в дом. Расстрига по привычке глянул в передний угол и, не найдя там икон, смутился:
– Сейчас вроде мода на иконы пошла, а у тебя их, вижу, – нет. Не веришь, видно?
– Не знаю, батюшка…
– А как без веры-то? Ведь под Богом ходим…
– Может, и ходим, откуда знать. Раньше лоб иногда крестил, когда уж сильно прижмёт. Только бывает и времени нет крестом себя осенить… Ты сам-то веришь ли? Ведь при сане был.
– Был… – расстрига глубоко вздохнул. – Так нет теперь ни сана, ни веры, наверное.
