Валентина, всхлипывая, обращалась то к врачу, то к медсестре.
– У нас ведь дети… Неужели всё можно забыть?! Может, он шутит или пугает меня?
Врач положила ей руку на плечо:
– Бывает так, не помнит пока. Наверное, он ещё там, где был все эти дни, той жизнью живёт.
– Да какой той жизнью? Комой, что ли? Это ведь почти смерть! Там нельзя жить!
– А никто этого не знает… Пойдём, ему отдых нужен. Устал он… А память, она придёт. Только на всё нужно время. Не всё сразу. Он и так у тебя молодец, теперь на поправку пойдёт. Всё образуется. Верить только надо. И ждать…
– А вдруг он совсем не вспомнит?
– Рано пока об этом. Сил ему надо набираться, а сон – самое лучшее сейчас лекарство, – сказала врач, увлекая Валентину за собой.
– Сейчас ты можешь ехать домой. Там ведь, поди, хозяйство, скотина, – сокрушённо добавила, – дома всегда дел много…
– Как домой? Я никуда не поеду! Он тут полуживой, а я к скотине поеду… Не сдохнет скотина, подождёт, соседи покормят.
– Нет, я не выгоняю тебя. Но нужно время, пока он что-то начнёт вспоминать. Ему ко всему нужно привыкать…
Валентина отказалась ехать домой, пока Дмитрий полностью не поправится, – не могла она его оставить. Хоть и видела, что уход за ним хороший, а не могла бросить худого и одинокого, на этой казённой кровати, беспомощного, как малое дитя, – не могла… Да ещё после слов его, от которых так и несло болью:
– Один я теперь…
Почему со мной здесь все стараются заговорить? Что они хотят узнать? И где я? В больнице? Почему тогда нет моих знакомых? Почему со мной сидит всегда эта плачущая женщина и называет себя моей женой? Кто она? Наверное, медсестра, только у неё нет мужа, хочет, чтобы я им стал. Но я не хочу! У меня есть Ведея!
Но почему женщина плачет? Ей жаль меня… Но ведь я ей никто? Что вообще случилось? Почему ноги мои не слушаются и руки, как и язык, словно налиты свинцом? Почему силюсь сказать им это, но у меня не получается? Приходит много людей, но я никого не знаю… Как им сказать об этом? Что же всё-таки происходит? Может, я уже умер, нахожусь на том свете? И вокруг меня тоже умершие, только они этого не понимают. Или понимают, но не говорят мне, чтобы я не испугался. Готовят меня к страшному суду, оттого, может, и говорят так тихо… Только у них тогда тоже всё, как на земле, и даже матерятся так же, как на земле.
Когда мужчина вкалывал ему в вену иглу, почему-то матерился, а от молодой женщины, которая протирала лицо мокрой салфеткой, пахло только что выпитым медицинским спиртом. И запах её груди он почувствовал, и свет он видит земной. А там есть ли свет? Тогда почему они мне не хотят говорить правду? Может, они её не знают? Или не хотят знать?
