Вирк спустился по лестнице ведущей от решетчатой двери, чувствуя, что его глаза начинают привыкать к темноте. В просторной подземной камере было много народа и мало воздуха. Пища, как это выяснилось спустя несколько часов, была тут хоть и обильной, но плохой.
Столичная тюрьма Гоно имела дурную репутацию. Это было, по слухам, ходившим по всей стране, место, где в заточении держали самых опасных государственных преступников. В числе их, как это вскоре обнаружил Вирк, были художники, поэты, философы, словом все те, чье дело несет в себе наибольшую угрозу ненасытным правителям. Владетелям, надеющимся через наслаждение превратить свое, постоянно полное скуки, существование в вечность. Были в тюрьме и просто бунтовщики, и заговорщики. Но и все. Других преступников, как то просто убийц, грабителей или воров держали в иных государственных тюрьмах. В Гоно их не было. Это поистине была тюрьма для народа, хотя в отдельных ее камерах сидело и немало аристократов. Но именно народ, именно простой люд, которого так опасался королевский режим, был тем главным узником, который если не своим телом, то своим духом наполнял эти места. Возможно, поэтому именно простые, не черствые, но и не слащаво-мягкие, какими казались аристократы, люди вели борьбу за свое право быть людьми не только здесь, но и повсюду на этой планете? Возможно, не понимая всего умом, они чувствовали на чьей стороне правда в непрекращающейся борьбе? Именно поэтому их беспощадно карали из века в век, бросая в тюрьмы, сжигая на кострах, вешая, отрубая им руки, чтобы они не могли писать и головы, чтобы они не могли думать. Но разве все это могло остановить пробуждающийся поток свободной мысли?
***
Монах отошел в сторону, пряча в пышных подбородках улыбку. Он помог сильным. И его хорошо вознаградили: деньги и обещание хорошего прихода согревали душу служителя церкви. Спасаясь из разгромленного мятежниками монастыря, он прятался в лесу, опасаясь каждого звука. Он все видел в этих местах, но прежнее самообладание вернулось к нему лишь, когда первый имперский отряд появился на горизонте.
- Скотина, животное! - ревел герцог. - Тварь, мерзкая грязь, плебей! Мятежник, предатель!
- О, ваша милость простите низкому и жалкому человеку его глупость. Умоляю вас!
- Простить? Нет уж, ты будешь повешен. Шваль!
Толстая некрасивая женщина с грубым и глупым лицом развалила свой огромный зад на ступеньках двухэтажного каменного дома и внимательно, со злобой годами терзаемой, беспощадно и незаслуженно избиваемой жертвы, следила за тем, как ее муженек валялся в ногах великого герцога. Она не любила его. Ее дети и соседи, стоявшие поодаль, также, пропитанные подобным чувством, следили за тем, что должно было произойти. Некоторые из них сочувствовали старому бедолаге.
