А деревья не ползают. Они стоят и отнекиваются, отрицательно мотая вершинами. Он уже несколько раз готов был стать деревом, чтобы тоже не сдвигаться. Две ветки у него были, и на каждой - по пять прутиков, и на каждом - по желтому и жесткому, можно подумать, листку, а на самом деле ногтю.
Чтобы не увидели, он уходил за сарай, раскидывал ветви, топырил прутики и совершенно бы сделался деревом, и даже принимался отрицательно покачивать вершиной, отнекиваясь от бывшего ползущего себя, но окончательным деревом получиться не удавалось, потому что не садились птицы.
Они всегда слетаются на ветки, свищущие птицы, а если не слетаются значит, то, что считается деревом, не дерево и вот-вот поползет. Это же совершенно ясно.
Вера куда-то собиралась и ела. Нож, которым резали хлеб, был вообще-то не только хлебный - им резали всё и всё намазывали, так что был он отчасти в присохших, прежде сырых, хлебных крошках и отчасти перемазан недавней какой-нибудь подливкой. Прежде чем хлеба отрезать, сильно выросшая в эвакуации включая груди, давно возвратившаяся к себе домой Вера особым образом очи-стила нож (так очищала ее мать, так будет очищать всю жизнь и Вера) - она сунула его по рукоятку в мякиш и вытащила. Нож, хотя присохшие крошки с него не сковырнулись, от подливочной нечистоты все же освободился, зато в хлебе осталась ножевая скважина, и когда Вера откроила ломоть, выяснилось, что черная эта скважина есть и на изнанке ломтя, и на новом срезе буханки тоже имеется, далеко уходя в буханочные недра.
Обещанный непарный шелкопряд, беловатая такая бабочка, заранее предсказанный встревоженными печальниками о деревьях, появился и на низах заборов, и на комлях тополей, и на нижних горбылинах сараев, устроив там затянутые белым кладки яиц. И хотя белая пелена, залеплявшая кладки, смахивала на бязевые флаги капитуляции, люди, отряженные печальниками деревьев, замазывали белый цвет мольбы о пощаде коричневой липкой мазью, так что с исчезновением белого исчезала мольба, а раз исчезала мольба, ни при чем и пощада.
Кое же где обманные флаги остались незамеченными, так что к лету по стволу большого, но еще молодого тополя, которому он, решив стать деревом, завидовал, поползли гусеницы, и там, где тополь раздваивался во вскинутые руки, расположились серым платом, толстым, мягким и шевелящимся. И он заопасался становиться деревом. Во-первых, потому что мажут коричневой мазью, а во-вторых, потому что гусеницы устраиваются на твоей развилине прямо у головы - беспокойным жирным покровом.
