— Что пишет Николай? — спросил Сидякин, когда Клавдия бегло пробежала письмо и бережно вложила в конверт.
— Ничего особенного. Язва его замучила, лег в ветеранский госпиталь. Скоро обещают выписать.
Лифт поднял однополчан на шестой этаж.
— Проходи, — открыла Клавдия дверь в квартиру. — Не обращай внимание на беспорядок — торопилась, не успела прибраться. А Наташка — редкая грязнуля, все свободное от работы время валяется на диване и смотрит телевизор… Присаживайся, полистай журналы, а я переоденусь.
Особого беспорядка Сидякин не увидел, но сочувственно кивнул. Снял модную, с широкими полями, шляпу, попытался снять обувь, но хозяйка не разрешила.
Присел к журнальному столику, оглядел скромную обстановку гостиной.
На серванте — увеличенный портрет вечного комбата, рядом букеты живых и искусственных цветов. Видов улыбается, ворот поношенной гимнастерки расстегнут, слегка прищуренные глаза в упор смотрят на старшину.
Дескать, по какой надобности посетил любимую мою подругу? Решил — освободилась, да? Зря стараешься, Прошка, ничего у тебя не выйдет — Клавка была моей женщиной при жизни, моей и остается после смерти!
Справа от портрета Видова — такого же размера женский портрет. Слева — изображение молодого человека с высоким чистым лбом, на который упал белокурый локон. Сын. Прохор завистливо вздохнул. У бывшей фельдшерицы — семья: сын, внучка, а у него — как говорится, ни кола, ни двора.
— Узнаешь?
Клавдия, в облегающем моложавую фигуру халатике, подошла к серванту, чистым носовым платком бережно провела по изображению вечного комбата. Будто стерла с его лица насмешливую гримасу. Поправила цветы, несколько долгих минут пытливо всматривалась в лицо мужа.
— Узнаю…
— Помнишь, вечером перед маршем мы фотографировались в палатке Романова? Фотограф увеличил Семку и меня — получились фотопортреты… Проголодался? Хочешь тарелку борща?
— Ограничимся чаем. Хочу поговорить с тобой откровенно, а еда размягчает.
О чем пойдет разговор, можно не расшифровывать. Продолжение беседы по дороге к дому. Тогда Прошка пообещал не возвращаться к опасной теме, но разве можно верить мужикам? Особенно, когда они зациклились на любовной теме.
Казалось бы, у Клавдии нет причин для особого волнения, свое мнение по поводу объяснения в любви она уже высказала, и все же немолодая женщина с досадой почувствовала, что у нее подрагивают руки, и румянец заливает обычно бледное лицо.
— Слушаю, — с легкой хрипотцой в обычно мелодичном голосе вымолвила она, наливая в чашки заварку. — Надеюсь, ничего неприятного не услышу?
