Молвин складывал в папку оформленные бумаги, подсовывал новые.
— А это что такое? — ручка зависла над коротким распоряжением Президента. — О каких танках идет речь?
Что произошло с равнодушным мужиком? Жена отказала в сеансе секса или забулдыга-сынок попал в милицию? Раньше доверчиво подписывал любую муру, не спрашивая о содержании, а сейчас…
— Вы ведь знаете, Иван Семенович, армия реформируется, сокращается. Президент поставил задачу: иметь хорошо вооруженные части, мобильные, технически оснащенные. А у нас — огромное количество устаревшей бронетехники. Самое разумное — в металлолом… Вот вы и советуете Президенту.
— Но это не моя «епархия», — все еще колебался Платонов, то опуская, то снова поднимая жало ручки. — Мы с вами обороной не занимаемся… — Не прибедняйтесь, Иван Семенович, — стараясь подавить раздражение, в который уже раз принялся пояснять «тупице» Молвин. — Вы только значитесь по экологии, на самом деле Президент слушается вас по всем вопросам. Да и кого ему слушаться, кому довериться, если не школьному другу?
Платонов мечтательно поглядел за спину, где над ним нависал громадный портрет Президента.
— Действительно, кому? — проблеял он. — Помню, однажды, мы с ним побратались. Было это, дай Бог память, лет пятнадцать тому назад…
Пришлось внимательно выслушать десятки раз слышанную историю, как после баньки два друга в изрядном подпитии надрезали правые руки и прижали их друг к другу. Называлось — кровное братство. Рассказывая, Платонов то и дело прикладывал к слезящимся глазам носовой платок, выжидательно поглядывал на слушателя. Почему тот слабо реагирует: не всплескивает руками, восторженно не покачивает головой?
Ради Бога, подумал помощник, сколько угодно! В нужных местах поулыбаться, кой-где состроить недоверчивую гримасу — неужели возможно такое? — или привычно потерзать свой нос, будто желая оторвать его с насиженного места и подарить закадычным друзьям. Максимально правдоподобно — без тени фальши! Ибо, несмотря на показную слабость и ленность, дурачек-Платоша, так его про себя именовал Молвин, обладает редкой проницательность. Не дай Бог, заметит притворство.
Наконец, подписанные бумаги сложены в тисненную золотом папку. Платонов позвонил, получил согласие на прием и заторопился. Куда девалась показная лень, показное равнодушие — служебное рвение, деловая активность преобразили советника. Подрагивая тощими ягодицами, он заторопился к Президенту.
Посмеиваясь, Молвин возвратился в свой кабинет. Там его с нетерпением ожидал двоюродный брат.
