«...Бля!!! Шо ж так больно-то? – билась посаженной в клетку свободолюбивой птицей в голове Сашки единственная мысль. – Так пернуть хочется, а напрячься больно!..»
Не открывая глаз, он до хруста сжал челюсти, напрягся, и...
– Пр-р-р-р-р-у-у-у-у-у!
Громко и даже как-то смачно, короче, от всей своей огромной души выпустил из кишечника воздух...
И так ему стало вдруг легко и комфортно, что он на радостях даже открыл глаза.
И первое, что он увидел, было миловидное, но уже вступившее в свою «раннюю осень» и начавшее потихонечку увядать лицо медсестры, 37—40 лет от роду... Она улыбалась...
– Вот! Это я понимаю – мужик! – проговорило лицо красивейшим, глубоким грудным контральто. – Сначала пернул, как слоняра, что чуть все стекла не повышибал в отделении, и только потом пришел в себя и открыл глаза!.. С добрым утром, мусчина! Как дела?
– Сдрасть... – Язык у Сашки был похож на большую, широкую, хорошо высушенную доску, а потому и ворочался во рту еле-еле. – Пить хочу...
– Нельзя тебе пить, мусчина... Нельзя!..
– П-пить д-дай!..
Медсестра посмотрела на Бандеру с каким-то чуть ли не материнским сочувствием, а потом смочила в стакане марлевый тампон и помазала им Сашкины губы...
