Ему придется обходиться теми незначительными знаниями итальянского языка, которые он приобрел сам или усвоил от Генри Скропа. Он не пытался подавить в себе чувство свободы и жадный интерес к Жизни, снова пробуждавшийся в нем, ему казалось, словно он вырвался на волю из могильной атмосферы, созданной отцом.
На набережной в Нью-Хейвене было темно и ветрено, переезд по морю также оказался весьма неприятен, так как пассажирам третьего класса было отведено небольшое пространство на корме над самым винтом. Тони лежал на деревянной скамье и, стараясь преодолеть ощущение тошноты, раздумывал о своей жизни, о Маргарит, о Робине, о книгах, которые читал, и о тех местах, которые ему предстояло увидеть.
Скамейки во французских вагонах были жесткие, а ночь темная, ветреная, но быстрая езда усыпила Тони, и когда он проснулся, уже начинало светать и поезд, свистя, подходил к предместьям Парижа. Тони единственный из всех пассажиров отправился прямо на Лионский вокзал по окружной дороге (что, как оказалось, было предусмотрено его билетом), потом погулял немного по грязным парижским улицам, выпил стакан кофе, съел булку и купил себе плитку шоколада. В девять часов он уже был в поезде Париж — Модена и ехал по незнакомым местам. Весь день Тони сидел в углу у окна, читая итальянскую книгу или глядя на голую плоскую равнину. К его удивлению, чем дальше они ехали на юг, тем становилось холоднее. На верхних склонах холмов близ Дижона лежал грязноватый снег, а на следующих станциях он уже виднелся повсюду. Стемнело задолго до того, как они подъехали к Шамбери, а когда поезд стал медленно взбираться по длинному перевалу через Савойские Альпы, Тони увидел неясные очертания огромных снежных гор, поросших темными соснами. Поезд поднимался все выше и выше, останавливаясь на маленьких станциях, где люди, закутанные в плащи, выходили из вагонов и тяжело ступали по снегу. А в Англии, когда он уезжал, было тепло и сыро!…
В Модене их застал настоящий мороз, и даже приятное волнение, охватившее Тони, когда он переводил свои часы на среднеевропейское время, не помогло ему превозмочь отвращения, которое он испытал во время таможенного осмотра и бесконечных часов ожидания. В пустой вагон, куда он сел, постепенно набились итальянские крестьяне — мужчины, женщины, дети, с бесчисленными узлами и неистощимой жизнерадостностью. Едва усевшись, итальянцы принялись за еду и запивали ее красным вином из больших оплетенных бутылей. Тони вспомнил, что тоже проголодался. Дети мочились прямо на пол, женщины тараторили без умолку, мужчины курили черные сигары, вонь которых была невыносима для некурящего. А поезд тем временем несся сквозь тьму и снег, и постепенно все пассажиры один за другим заснули в самых неудобных позах. Все, кроме одного молодого итальянского солдата, сидевшего напротив Тони. Он ездил в отпуск, а теперь возвращался в свой полк, в Триполи, где шла война. У солдата были огромные руки с черными ногтями и от него дурно пахло. С готовностью дал он Тони урок итальянского языка, а затем вынул из своего ранца томик Кардуччи
