– Как же вы вчера не сделали консилиума?
– Думал, пройдет.
– Бедный пациент!
– Право, думал, пройдет, – наивно повторил врач.
– Есть ли же по крайней мере надежда спасти его?
– Надежды нет никакой, правда, но знаете ли отчего?
– От дурного лечения, вероятно?
– Не от дурного лечения, потому что все доктора в мире прописывают от порчи желудка рвотное: это средство признано лучшим.
– Была ли же у больного порча желудка?
– Вот в том-то и сила, что нет, – сказал, смеясь, Боргиус, – а было воспаление в кишках, что далеко не все равно; и знай я, что у него воспаление, пустил бы кровь, дал бы каломелю, поставил бы пиявки, обложил бы припарками, и больной выздоровел бы непременно.
– Следовательно, почтеннейший доктор, все несчастие произошло от того только, что вы немножко ошиблись в болезни?
– Ну конечно, только, – отвечал Боргиус.
– По крайней мере, употребите же эти средства теперь.
– Куда! – отвечал врач, махая рукой, – к вечеру капут: еле дышит и меня не узнает, плох совсем. Ну вы же как себя чувствуете? – прибавил он, улыбаясь, – полечиться не хотите?
– Нет, поверьте, доктор, и если бог привел выжить прошлую весну и со мной не сделали капут в Карлсбаде, то надеюсь прожить долго и без лечения.
– Тем хуже для нас, – заметил, смеясь, Боргиус.
– И для могильщиков, – отвечал я, также смеясь и пожимая руку доктора.
Он побежал за Вульфом, а я на свою квартиру. Захар Иваныч, по словам хозяина, вышел из дому за несколько минут до моего возвращения.
– Скажите мне, ради бога, неужели в самом деле толстый господин собирается жениться? – спросил, провожая меня, капитан-игольщик.
– Правда, – отвечал я, – и жениться на одной из самых прекрасных женщин!
– Какая глупость, какая глупость! – проговорил с негодованием честный немец и, прибавив: «Golt erbarme»,[13] – возвратился к своим занятиям.
Хозяйка принесла мне шоколад, который я предложил ей разделить со мной.
Не слушая, как и прежде, словоохотливой капитанши, я беспрестанно посматривал на часы, в которых стрелка как бы назло почти не двигалась; минуты превратились для меня в века, а сосед не возвращался. Допив шоколад, хозяйка ушла. Наступил полдень; пробило два часа, три, четыре – сосед не приходил; я терял терпение и чуть не сходил с ума. Болезнь Анны не давала мне покою ни на одну минуту.
В Карлсбаде обедают рано; я забыл про обед и, не отходя от окна, пил холодную воду. В таком положении застали меня сумерки, застала ночь. В двенадцать часов раздался звонок; я бросился к двери; сердце меня не обмануло: за дверьми стояла какая-то женщина с письмом в руках.
