– Что же, что? продолжайте, ради бога! – закричали мы с невольным беспокойством.
– Я лишился чувств и наутро пришел в себя с сильною болью в груди, спине и голове. Меня оттирали щетками и поливали крепким спиртом.
– Ну, что же вы видели, что вы схватили, капитан, не мучьте нас, ради бога?
– Что схватил? – повторил гробовым голосом капитан, – что схватил?
– Верно, привидение! – кричал один, – чудовище? – вопил другой, – одним словом, что-нибудь необыкновенное?
– Хуже, во сто крат хуже, – сказал капитан, – я схватил мышь!
– Как мышь?
– Так! мышь и прежирную.
– Mon Dieu, que c'est bкte![7] – невольно воскликнула Гризи и покатилась со смеху; хохот этот повторился всеми голосами и продолжался до тех пор, пока слуга не объявил по крайней мере в десятый раз, что ужин готов. Веселость, произведенная рассказом капитана, заступила место минутного страха, и во время ужина все поочередно старались блеснуть остроумием, что и заставило бельгийца сказать тысячу пошлостей.
Гризи не могла смотреть на серьезного капитана без смеха, на что богатырь отвечал благосклонною улыбкою.
– Ведь я предупреждал вас, что развязка истории моей большая глупость, и чем же я виноват, что, начиная с прадеда, вся порода наша не переносит ни мышей, ни крыс?
– Но можно ли было мистифицировать нас так долго?
– Почему же, сударыня? вам нужна была история, не выдумка, а быль. Вам нужно было сознание в робости, и я обязался исповедовать робость эту во всеуслышание.
– И так завлекательно, и так мило, – перебила Карлотта, – что сердиться на вас было бы еще глупее вашей истории; но, господа, чей черед и за кем кафедра? Ужин кончен; надеюсь, никто не хочет спать, и потому прошу покорно за мною на палубу.
Мы с шумом последовали за Гризи и в прежнем порядке расположились на полу.
Бельгиец подсел было к ножкам хорошенькой танцовщицы, но получил немедленный и довольно положительный приказ пересесть, и как можно далее.
Карлотта бросила жребий, и судьба указала на румяного господина. Он долго кичился, вертелся, заставлял себя упрашивать и наконец рассказал такой вздор, который не помню подробно, да если бы и помнил, то, конечно, не потрудился бы записать. Содержание его было следующее:
«Отцветший красавец во время пребывания своего в поэтической Венеции присутствовал при погребении прекрасного создания, в которое влюбился и поклялся любить вечно. Мертвое прекрасное создание явилось красавцу в полночь и назначило свидание на крыльце палаццо дожей, откуда румяный господин отправился с мертвою в гондоле и пел с нею дуэт посреди лилового моря; мертвая дала ему поцелуй, оставивший на сердоликовом рте рассказчика вечное, неизгладимое пятно, а сама исчезла в волнах».
