— Ни то, ни другое, я думаю, — ответил я, смеясь, — он представляется мне как пример оскорбленной добродетели.
— А, тогда вы можете быть уверены, что когда судомойка танцевала, он следил за ее движениями с самым тонким интересом, — сказал Лючио. — Почтенные люди всегда особенно внимательны в этих делах. Успокойте его чувства и скажите ему, что Амиэль — сама добродетель! Он у меня на службе с давних пор, и я ничего не могу сказать против него как человека. Он не претендует быть ангелом. Особенность его речей и поведения — только результат постоянного подавления естественной веселости, но, в сущности, он прекрасный малый. Гипнотизму он научился, когда был со мной в Индии; я часто предупреждал его об опасности практиковать эту силу на не посвященных в тайну. Но судомойка! Бог мой! Судомоек так много! Нужды нет, если одной больше или меньше с подергиванием!
Мы приехали. Карета остановилась перед красивым домом, и мы были встречены великолепным слугой в красной ливрее, белых шелковых чулках и в напудренном парике. Он величественно передал нас своему двойнику по наружности и важности, даже, быть может, еще с более презрительными манерами, который, в свою очередь, проводил нас наверх с видом, как бы говорившим: «Глядите, до какого позорного унижения жестокая судьба привела великого человека!»
В гостиной мы нашли лорда Эльтона, стоящего у камина, спиной к огню, и как раз против него на низком кресле сидела, развалясь, элегантно одетая молодая особа с очень маленькими ножками. Я заметил ножки, потому что, когда мы вошли, они более всего бросались в глаза, будучи протянутыми из-под бесчисленных оборок к огню, который граф прикрывал собой. В комнате еще сидела другая дама, прямо, как натянутая струна, с изящно сложенными руками на коленях, и ей были мы сначала представлены, когда покончились излияния приветствий графа.
— Шарлотта, мои друзья: князь Лючио Риманец, м-р Джеффри Темпест. Господа, моя belle-soeur [Cвояченица (фр.)], мисс Шарлотта Фитцрой.
Мы поклонились; дама с достоинством нагнула голову. Она была внушительного вида старая дева, и черты ее лица имели странное выражение, какое трудно было определить. Оно было набожно и натянуто, и вызывало мысль, что, должно быть, она видела раз в жизни нечто чрезвычайно неприличное, чего она не в состоянии никогда забыть. Сжатые губы, круглые, бесцветные глаза и застывший вид оскорбленной добродетели, который, казалось, обхватывал ее с головы до ног, усиливал это впечатление. Нельзя было долго смотреть на мисс Шарлотту без того, чтоб не начать дивиться, что такое было в ее давно прошедшей молодости, оскорбившее так ее чистоту, что до сих пор оставался на ее лице неизгладимый след. Но с того времени мне пришлось встречать многих англичанок, выглядящих совершенно так же, особенно между «благовоспитанными» старыми и некрасивыми из «верхних десяти».
