— Никогда! — ответил я улыбаясь.
— Конечно, эти слова глупы и звучат смешно в наш век, когда не верят ни в Бога, ни в черта. Между тем они означают, что должно выбирать между верхом и низом: гений есть Верх, а деньги — Низ; нельзя в одно и то же время летать и пресмыкаться.
— Не верится, чтобы деньги заставляли человека пресмыкаться, — сказал я. — По-моему, это единственное средство, необходимое, чтобы усилить его дарования и поднять его до самой большой высоты.
— Вы так думаете?
Князь зажег сигару с важным и озабоченным видом.
— Тогда я боюсь, что вы мало сведущи по части, как я называю, естественной психологии. То, что принадлежит земле, и влечет к земле. Вы это, конечно, понимаете? Золото принадлежит земле; вы добываете его оттуда, вы пользуетесь им; этот металл — довольно существенный. Гений является, никто не знает откуда, — вы не можете ни откопать его, ни сделать, а будете стоять и дивиться на него; он — редкий гость и капризен, как ветер, и, обыкновенно, производит грустное разрушение между условностями человечества. Это, как я сказал, «высшее» над земными вкусами и понятиями, и те, кто имеет его, всегда живут в неведомых возвышенных сферах. Но деньги — это удобство, очень искусно выровненное с поверхностью земли; когда вам довольно его, вы твердой походкой спускаетесь вниз и внизу остаетесь!
Я засмеялся.
— Честное слово, вы очень красноречиво проповедуете против богатства! — сказал я. — Вы сами необычайно богаты. Разве вы досадуете на это?
— Нет, я не досадую, так как досадовать было бы бесполезно, — возразил он. — А я никогда не трачу свое время. Но я вам говорю правду; гений и большое богатство не живут вместе. Например, я, вы не можете себе представить, какие громадные способности я имел когда-то! Давно, раньше, чем я сделался властелином сам!
— Я уверен, что вы их имеете еще теперь, — утверждал я, глядя на его благородное лицо и прекрасные глаза.
Странная тонкая улыбка, которую я подмечал уже не раз прежде, осветила его лицо.
— Вы хотите говорить мне комплименты! — сказал он. — Вам, как и многим, нравится моя внешность, но, в конце концов, ничто так не обманчиво, как наружность. Причина этого та, что как только мы переходим детство, мы стараемся быть не тем, что есть, и таким образом от постоянной практики с юных лет мы достигаем того, что наша физическая форма скрывает совершенно наше настоящее "я". В самом деле это и умно, и искусно, потому что каждый индивидуум защищен стеной своего тела от шпионства друзей или врагов, каждый человек есть одинокая душа, заключенная в собственноручно сделанной тюрьме; когда он совершенно один, — он знает и часто ненавидит себя, — иногда он даже пугается лютого чудовища, спрятанного за его телесной маской, и старается забыть его страшное присутствие в пьянстве и распутстве, что и бывает иногда со мной. Вы бы не подумали этого обо мне?
