— А знаешь, почему она до сих пор ещё не собрала все экземпляры твоей книги… и не сожгла?!
Лили беззаботно сдула гуттаперчевую чёлку с красивого лба:
— Ну?.. Ну… — видно было, до неё стал доходить смыл вопроса Дворника. Она посерьёзнела или, сказать точнее — вмиг повзрослела, и уж совсем нетерпеливо прикрикнула: — Ну!!?
Белый Дворник улыбнулся, показав два ряда зубов и, так и не разжимая их, ядовито процедил:
— Ей ещё никто этого не подсказал.
Лили ещё успела пальчиком закрыть ему рот, мол, молчи, не подсказывай Гоголиаде столь простой и страшный способ!
И тут случилось второе за вечер музыкальное чудо.
Вдруг сама собой заиграла механическая шарманка, стоявшая до сего дня без движения со времён прабабушки Гоголиады. Сначала в ней что-то с лязгом хрустнуло, провернулось и заскрипело, а потом жестяночные и медные стаккато разнеслись по зале и Гоголиаде пьяняще захотелось танцевать.
Следующую картину Дворник наблюдал с каким-то только ему понятным удовольствием.
Гоголиада в танце делала несложные и плавные па, а Лили… словно превратилась в куклу-марионетку, невидимый кукловод дёргал прозрачные нити, и Лили угловато вторила танцу Гоголиады, проделывая точно те же движения, что и хозяйка, да только как-то механически, явно сопротивляясь неведомой силе. Через некоторое время, когда Гоголиада заметила странный танец Лили и, догадавшись о собственной роли, уже специально кружила девушку в замысловатых позах, а затем, окончательно распалившись, она просто «выбросила» Лили за ближайшую колонну. Та, опешив от произошедшего, совсем потеряла способность ёрничать и лишь тихо всхлипывала за колонной.
Но не уходила.
Гоголиада не отличалась наивностью.
Она с дрожью догадалась, кому, собственно, обязана своей первой победой. С восхищением глядя на Белого Дворника, она подсела к нему на диван и их пальцы опять заговорщицки начали сближаться.
— Да, я здесь живу.
— Значит, вы здесь живёте?
— Я работаю, когда все отдыхают.
— Я почему-то вас здесь раньше не видела.
Их пальцы встретились, лихорадочно сомкнулись, сжали друг друга. Десять безумных пальцев бешено ласкались чуть больше мига и разлетелись как кометы, столкнувшиеся в безграничном космосе. Помолчали. И опять:
— Я работаю, когда все отдыхают.
— Я почему-то вас здесь раньше не видела.
— Да, я здесь живу.
— Значит, вы здесь живёте?
Гоголиаде стало спокойно.
Словно все моря мира в эти мгновения утихомирили свои волны и стали — штиль.
Она откинулась на диване и прикрыла глаза. Почему покой — это только миг среди бурь? Неужто суть человеческого бытия и есть в том, чтобы ледоколом «Ермак» пробивать льды этого самого бытия? Наяву нет или почти нет ни чертей, ни крылатых серафимов. А вон нате вам, стоит начать работать с миром, коий у тебя в голове или снах (что, может, и так же — в голове. А может и нет.), как эти создания теперь — вечные твои спутники, и требуют внимания ещё хуже собственных детей. У Гоголиады не было детей. Ей хватало Их. И она знала, что Они — хуже детей, ибо дети вырастают и идут своей дорогой. Конечно, помнят о родителях, чтят их. Вот именно — чтят и стараются помочь. Эти же создания — вечная мука, ибо они не вырастают. Они — какие есть.
