- Какого черта вы так долго тянули со своей просьбой?!
- Разве мог я допустить, что это коснется меня? Когда мы с вами завтракали, вы ничего не сказали...
- Напротив, я как нельзя более ясно дал вам понять, что эти меры относятся ко всему "бесполезному" населению.
17 февраля. Должно быть, моя консьержка уже рассматривает меня как полумертвого, как привидение, выходца с того света. Во всяком случае, она не сочла нужным принести мне утреннюю почту. Проходя мимо, я как следует отчитал ее.
- Вот, - сказал я, - чтобы набить брюхо лодырям, вроде вас, цвет человечества вынужден принести в жертву свою жизнь!
А ведь так оно и есть. Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в несправедливости и нелепости декрета.
Только что встретил Рокантона с молодой женой. Бедный старик достоин сожаления. Он получает всего-навсего шесть дней жизни в месяц. Но еще хуже, что молодость госпожи Рокантон дает ей право на пятнадцать дней. Этот разнобой приводит почтенного супруга в отчаяние. Малютка относится к своей участи философски.
В течение дня видел людей, которых декрет не коснулся. Мне глубоко противны их непонимание, их черная неблагодарность к обреченным. Несправедливое мероприятие кажется им вполне естественным, похоже, оно даже забавляет их. Нет предела человеческой черствости и эгоизму.
18 февраля. Простоял три часа в восемнадцатом округе мэрии, получал талоны. Мы выстроились в шеренги - две тысячи горемык, принесенные в жертву аппетиту "деятельной части населения". И это только начало! Старики отнюдь не составляли большинства. Здесь были и молодые прелестные женщины, осунувшиеся от горя; глаза их, казалось, молили: "Я еще не хочу умирать!" Немало было и жриц любви. Декрет жестоко ущемил их интересы, они получили только семь дней жизни в месяц. Одна из них, стоявшая передо мной, жаловалась, что обречена навсегда остаться публичной девкой.
- Мужчина не может привязаться к женщине за семь дней! - утверждала она.
Я лично не убежден в этом. Не без волнения и, признаюсь, не без тайного злорадства я обнаружил в очереди собратьев - писателей и художников с Монмартра: тут были Селин, Жан Поло, Дарапье, Фошуа, Супо, Тентен, д'Эспарбе и другие. Селин был настроен мрачно. Он сказал, что все это очередные происки евреев. Думаю, на этот раз он ошибся, дурное настроение сбило его с толку. Ведь декрет предоставляет евреям без различия пола, возраста и рода занятий всего полдня жизни в месяц. Толпа негодовала и шумела. Полицейские, приставленные блюсти порядок, обращались с нами презрительно, как с подонками рода человеческого. Когда, истомленные длительным ожиданием, мы начинали бунтовать, полицейские усмиряли наше нетерпение пинками в зад. Я проглотил оскорбление с молчаливым достоинством, но, смерив бригадира полиции взглядом, мысленно выкрикнул слова протеста. Ведь теперь порабощены мы.
