Он просветлел и вынул термос с кофе, как оказалось настолько разбавленного алкоголем, что цвет еще оставался, а вот запах… Фокус удался. Скоро они уже вовсю обсуждали достоинства Кассиуса Клея [10], умерив страсти, вызванные спором о Медгаре Иверсе [11].
Клев был дохлый, беседа, наоборот, шла живенько – вплоть до восхода солнца, когда действие алкоголя ослабело и в разговоре появились мрачные нотки. Мистер Коузи, глядя на каких-то шустрых червячков в животе у зубатки, сказал:
– Уничтожишь хищников, и тебя тут же мелкая сволочь живьем сожрет.
– У всех своя роль, свое место, мистер Коузи, – отозвался Сандлер.
– Верно. У всех. Кроме женщин. Ну просто всё заполонили.
Сандлер усмехнулся.
– Постель, – продолжил Коузи, – кухню, двор… И за столом, и под ногами, и на загривке!
– Так это, может, не так уж и плохо? – осторожно возразил Сандлер.
– Нет. Нет. Это здорово. Замечательно.
– Тогда что ж таким грустным тоном?
Билл Коузи повернулся, глянул на Сандлера. Его глаза, еще яркие от выпивки, излучали боль, как треснутое стекло.
– Что обо мне говорят? – спросил он, сделав глоток из термоса.
– Кто?
– Да все вы. Ну, сам знаешь. За глаза.
– Что вы весьма уважаемый человек, мистер Коузи.
Коузи вздохнул – ответ явно разочаровал его.
– И так нехорошо, и этак хреново, – проговорил он. Затем вдруг перескочил на другое, как любят делать дети и сильно пьющие: – Знаешь, моему сыну Билли было примерно столько же, сколько тебе. Когда он умер то есть.
– Правда?
– Знавали мы с ним времена и неплохие. Очень неплохие. Мы были скорее как друзья, а не как отец и сын. Он ушел… так, словно кто-то специально выпрыгнул из могилы и унес его.
– Кто-то?
– Ну или что-то.
– А что с ним случилось?
– Подлейшая штука. Называется пневмония, перенесенная на ногах. Никаких симптомов. Пару раз кашлянул, и с приветом. – Сощурясь, он стал смотреть на воду, как будто истина плавает в море. – И я на какое-то время сломался. Долго потом выправиться не удавалось.
– Но удалось все же. Вы же выправились.
– Нуда. – Его лицо осветилось улыбкой. – Замаячила хорошенькая женщина, и тучи как-то рассеялись.
– Ну вот видите. А вы жаловались.
– Ты прав. Однако же мы были настолько близки, что я так и не потрудился толком узнать его. Все понять не мог, зачем он выбрал себе в жены такую, как Мэй. Может, он был совсем другой, а я смотрел на него как, на свою тень, что ли. А теперь я, пожалуй, уже и вовсе никого не понимаю. И как тогда требовать, чтобы понимали меня?
