Вайда установила гладильную доску. Поди разбери, почему всем, кроме «базисного персонала» – то есть врачей, медсестер и лаборантов, – больница отказала вдруг в услугах прачечной? И теперь уборщики, работники пищеблока и те же санитарки вроде нее должны сами себе стирать и гладить халаты, отчего в памяти оживает консервный завод, с которого когда-то ее вызволил Билл Коузи, – тогда впервые в жизни она получила работу, на которую положено ходить при чулках. В больнице она тоже, конечно, в чулках ходит, но в белых и толстых. Не то что те тоненькие, женственно-прозрачные, какие приветствовались за стойкой портье в отеле Коузи. Да и платье требовалось приличное, в котором и в церковь прийти не стыдно. А за то, чтобы у нее были еще два платья на смену, заплатил сам Билл Коузи: вдруг постояльцы примут единственное платье за униформу! Вайда думала, что он вычтет стоимость этих платьев у нее из жалованья, но он не стал. Любил делать так, чтобы его любили. «Гулять так гулять», – говаривал он. Эти слова стали девизом его курорта, его напутствием каждому гостю: «Гулять так гулять, но чтоб по эту сторону закона!» Воспоминания Вайды о работе в гостинице мешались в ее сознании с картинками из детства, когда в отель по многу раз приезжали люди с громкими именами. Даже перебои в обслуживании, связанные с несчастными случаями, когда кто-нибудь тонул в море, не отбивали у них охоты остаться сверх изначально оговоренного срока или вернуться на следующий год. Всё ради лучезарной улыбки хозяина и всеохватного гостеприимства, которым славился отель Билла Коузи. Его заразительный смех, всегда распахнутые объятия, его инстинктивное понимание нужд постояльцев сглаживали любые шероховатости, любые ляпы – от достигшей чужих ушей ссоры в среде персонала или каприза чьей-нибудь властной жены (тупой как пробка) до мелкой кражи и сломавшегося вентилятора на потолке. Шарм Билла Коузи и кухня Л. побеждали. Когда фонарики, окружавшие танцплощадку, качались под океанским бризом; когда оркестр воодушевлялся и появлялись дамы, одетые в муар и шифон и благоухающие жасмином; когда мужчины в элегантных туфлях и полотняных брюках с безупречными стрелками пододвигали женщинам стулья, чтобы сесть с ними колено к колену за крошечный столик, – разве могла что-нибудь испортить отсутствующая солонка или фраза, произнесенная поблизости чересчур резким тоном! Пары кружились, качались под звездами, не возражая и против долгих перерывов между танцами, потому что от океанского бриза они делались еще добрее и счастливее, чем от выпитых коктейлей. Ближе к ночи, когда те, кого не прельщала игра в вист, обменивались хвастливыми россказнями в баре, а разгоряченные парочки норовили раствориться во тьме, на площадке оставались лишь самые заядлые из танцоров и начинали откалывать коленца лихие до непристойности, причем музыканты каждому такому па придумывали свое ядреное название – специально, чтобы управлять толпой, одновременно смущая и подстегивая публику.
