— О! Лёнька приехал! — вскинул голову дядя Степан, радостно дёрнул густыми седыми волосами. — Здорово, сосед! С приездом в родные пенаты!
Он поздоровался со всеми.
— Что-то поздно глаза продрал. Нюра-то сказала, что ещё с утреннего поезда пришёл. Не торопишься на материн огород. Не зовёт уже земля… Или что, сладко спится на родине?
Алексей засмеялся и посмотрел туда, где ослепительно играло уходящее за облогу солнце. Девочка в жёлтой куртке откинула рыжую прядь, в лучах солнца казавшуюся совсем огненной, и с любопытством, в котором сквозило уже женское, посмотрела на него.
— Кто это, деда? — услышал он.
— А ухажёр твоей матери! — громко сказал дядя Степан и рассмеялся. Стало неловко. Тётка Шура забранилась на облоге. То ли на коня, то ли
дядю Степана.
Рита наконец набрала полные вёдра, распрямилась, поправила куртку и пошла навстречу. Бурт они насыпали рядом с межой. Солнце слепило ему глаза. Он прищурился, приложил руку и выглядел, должно быть, довольно нелепо. А она шла, постепенно выходя из солнечной реки, навстречу, становясь с каждым мгновением всё ближе и ближе. Вот поставила одно ведро, ловким сильным движением подбросила другое, и золотые клубни сыпанули наружу и с глухим стуком покатились по верхушке бурта.
— Здравствуй! — сказал она и улыбнулась, как будто и не было этих двадцати лет друг без друга.
Да, он не ошибся, всё та же улыбка, тот же безмятежный покой в серых глазах. Точно таким же "Здравствуй!" она встретила его, когда он вернулся из армии. И точно так же улыбнулась.
— Здравствуй, Рита, — сказал он, и ему сразу захотелось покурить.
В деревне у них было место свиданий. Там они могли встречаться даже днём, и никто их не видел. Старая липа под горкой. В липе, совсем невысоко, — дупло. В дупле они иногда оставляли друг другу записки. Не могли остановиться после школы. Там, в школе, у них были свои "почтальоны", которые на каждой перемене носили по две-три записки. Здесь, в деревне, за полтора километра от школы, роль почтальона выполняла липа с просторным дуплом. Дрожащими руками они вынимали из дупла трубочки записок, с горящими глазами читали их. "Я уже скучаю. Вечером здесь. Рита". — "Смотри, не опоздай. Лёша".
Липа стояла в овраге возле родника. Внизу и вокруг заросли сирени. Тихое, глухое место. И всё, что происходило здесь, знала только одна липа. Да такая же старая, как и та их липа, Проскуха, которой ночами не спалось, и старуха иногда выслеживала их появление на горке, когда они, уже под утро, возвращались домой.
